Волшебный магазин

Туся услышала, и ей стало страшно. В голове возникла фамилия «Дымов» из чеховской «Попрыгуньи». Но она же другая, она не строит из себя творческую личность. Она просто любит гостей – сначала были друзья, потом друзья друзей, а потом уже друзья друзей друзей. Она сама их не всех знала.

Она перестала бегать на станцию встречать поезда. Надо было быть дома. Варить, подавать, слушать телефон.

А дома были хорошие люди. Они привозили с собой еду, вино и веселые шутки. Детям нравилось. Да это всем нравилось. Было щедро, сытно, людей становилось все больше и больше.

Саша приходил усталый, был вежлив, приветлив, ел и пил то, что предлагали. Но у Туси сжималось сердце. Выгнать она никого не могла. Иногда расходились под утро, не давая детям выспаться. Вот эту причину она однажды и выставила: «Ребята, дети устали, давайте по домам!» И попробовала сократить эти встречи. Предложила Саше съездить с ними в Питер на детские каникулы. Но он не мог. Работа съедала все дни.

И грянула беда.

Она грянула не сразу. Она созревала. Появилось раздражение.

Таня понимала, что она не выполняет каких-то обещаний, во имя которых они стали жить вместе.

Когда они встретились в Ялте, она еще числилась по разряду «талантливой и многообещающей». Но время шло. И ничего стоящего, интересного, привлекающего внимание, она не создала. Она стала «жопис» – как называли жен писателей. Хотя оба были членами Союза и благодаря этому ездили в Дома творчества и на различные конференции.

Туся и раньше считала себя «способной домохозяйкой», но тогда это было чем-то вроде шутки, самоиронии, мол, вот дети вырастут – я всем покажу.

А показывать было уже нечего. Как объяснить другому человеку, что такое «не пишется»? Особенно если тот, другой, пишет очень много и ее слова считает признаком лени. Начала одну пьесу – не кончила. Начала другую – не кончила. Саша сел и дописал.

Марфинизм – хорошее слово. Согласно притче, в которой Иисус пришел в гости к одному иудею, где были две сестры: Марфа и Мария. Стал Иисус проповедовать, Мария села возле и внимала каждому слову, дабы не пропустить самое важное. А Марфа – все по хозяйству: бегает, подает, варит, жарит, разливает, пробует, солит… И конечно, самое главное мимо пролетело.

«Я типичная “марфинистка”», – решила Туся и дала себе слово начать внимать и, может, даже записывать все, что было сказано остроумного и серьезного.

Хватило ненадолго. Надо же было кому-то кормить гостей.

А если бы записывала, может, и все пошло бы по-другому.

Согласилась на работу в американском университете в штате Луизиана.

Ох и страшно было. Практически без языка. Не знала она английский, никогда не учила. Ей так и сказали – надо говорить только по-русски и преподавать русский. Татьяна решила ставить спектакли. Сочинять сценарии постановок – ну это как раз было легко.

Эти долгие одиннадцать зимних и весенних семестров были заполнены бешеной работой по преодолению себя.

Надо было делать все, чего она никогда не делала. Шутить, хохотать, показывать, взгромоздившись на преподавательский стол, как надо танцевать канкан. И, не мелочась, ставить Достоевского. Вообще решила ставить вещи, знакомые американцам по фильмам: «Дядя Ваня», «Братья Карамазовы», «Доктор Живаго».

Ходить в гости к американским коллегам и там, взмокнув, вести непринужденную беседу на неизвестном языке. Смотреть фильмы, не понимая ни слова, но правильно реагировать в правильных местах.

Скучала отчаянно. Но когда прилетала домой и Саша ее встречал, он был не похож на прежнего Сашу. Она тоже.

Надо было начинать с самого начала, но как?

Если бы она могла написать что-то очень сильное, честное, она бы могла спасти то, что было когда-то. Но «не писалось».

Состоялся тяжелый разговор. Саша психовал, кричал на нее, рвал какие-то бумаги. А ей зачем-то надо было узнать правду. Да не надо ее никогда узнавать. Не надо добиваться – все равно правды нет.

«Кто она? Кто она? Я хочу видеть ее лицо!» – прозвучал вдруг чей-то голос.

Она даже оглянулась. Она это слышала когда-то. Только в том спектакле у нее была другая роль. Там она была победителем. А здесь стала лузером.

А Саша – нервным идиотом.

– Я работаю как проклятый, – доносился его голос как сквозь вату, – я целыми днями вкалываю. Я перестал писать.

– Я тоже, – ввернула Таня.

– Мы перестали понимать друг друга. Нам не о чем говорить. Нам просто неинтересно.

– Глупость какая.

А ведь правда. Таня ничего не знала о его работе, о его проблемах. Когда-то на заре их общей жизни она ждала его домой с подробным, буквально поминутным рассказом – и обязательно позитивным. Душа не принимала никаких драм. Только хеппи-энды.

Потом хеппи-энды притихли. Быт задушил ее жизнь – ей рассказывать было не о чем. С яркими успешными творческими телевизионными женщинами не посоревнуешься.

Инстинкт подсказал – дело не чисто, кто-то есть. Начались подозрения, посыпались доказательства. Уходил с телефоном в другую комнату. Не сразу отвечал на обычные вопросы типа «где был», на Пасху ушел в туалет с мобилкой и, спуская воду, тихо, но четко сказал: «Христос воскресе!» Кому?