Проснулась Жанна с больной головой и пониманием, что катастрофически проспала на работу. Правда, тут же вспомнила, что не так давно уволилась.
На часах было половина двенадцатого.
Ужас!
Жанна выбралась из постели и только тогда услышала веселую музыку, доносившуюся с кухни.
Кирилл!
Точно. Жанна вчера предложила ему остаться, а он взял и согласился… и теперь радио включил. Радио принес отец, а маму оно раздражало, потому что веселые песенки отвлекали ее от работы. Почему-то работать мама предпочитала именно на кухне.
– Привет! – Кирилл стоял у плиты и выглядел на редкость гармонично. – Сырники будешь?
– Буду, – согласилась Жанна.
Пахло сырниками.
И кофе.
И еще чем-то сладко-конфетным, сытным.
– Вообще-то я готовлю не очень. – Кирилл поставил тарелку с круглыми аккуратными сырниками. У Жанны такие никогда не получались. У нее в принципе сырники отказывались получаться, пусть и делала их Жанна по рецепту. – Но вот сырники приноровился.
Кофе.
И джем. И сметана. И, наверное, утро это не такое уж и тяжелое, как ей казалось.
– Вкусно, спасибо. – Она подумала, что никто никогда прежде ей сырников не жарил. Нет, мама жарила, по воскресеньям. А папа плов делал хорошо. И макароны по-флотски.
– План такой. Сейчас ты завтракаешь, и мы едем гулять. То есть по магазинам. А то я понял, что все-таки немного погорячился, когда вещи собирал. И посудомойку купить надо. – Кирилл сел напротив.
Мамин фартук взял.
Жанна его не трогала, оставила, как было, и фартук висел на крючке… висел и висел… а Кирилл его взял…
– Заодно заглянем в мастерскую Игорька… и к девице Николая.
– Зачем?
– Честно говоря, не знаю. Я ведь о ней вчера случайно вспомнил. Уж больно проходной эпизод… но вот вспомнил, и всю ночь она у меня из головы не выходила. Просто съездим. Встретимся. Поговорите…
– Мы?
– Как девушка с девушкой. Меня, полагаю, не особо рады будут видеть. А ты сырники ешь. Зря я, что ли, жарил?
Не зря. Совершенно не зря.
Жанна ела и думала, пытаясь представить себе невесту Николая. Воображение рисовало худенькую хрупкую девушку с огромными глазами…
Воображение ошиблось.
Глаза у Стаси и вправду были огромными, да и сама она отличалась немалыми габаритами.
– В деда пошла, – не без гордости сказала Стася. Собственной стати она не стеснялась. – Дед у нас силачом в цирке выступал, полмира изъездил. Рассказывать любил, как выпьет, так и начинал языком чесать про то, где был, чего видел… а мы слушаем. А ты, значит, из этих…
Стася скривилась.
Хорошо хоть не погнала.
Жанна точно не нашла бы в себе сил встретиться с кем-то из семьи, столь ее обидевшей. И наверное, эти мысли отразились на Жаннином лице, потому как Стася хмыкнула и, махнув рукой, велела:
– Проходи. Чего на пороге топтаться. Да и… вот чего, скажи, нам с тобой делить?
В однокомнатной квартире было чисто. Сияющий пол. Яркие циновки. Белые стены. И картины на стенах. Старый лес. И лес молодой. Пруд. Церквушка у пруда…
– Это мои, – призналась Стася с затаенной гордостью. – Всегда любила рисовать. Конечно, таланту у меня не сказать чтоб много, но я ж на выставку и не стремлюсь. Мне бы для души… Вот, бывало, настроение поганое-препоганое, а сядешь у мольбертика, глядишь, через полчасика и полегчало. Эту вот я написала, когда мы с Николашей… ну, разошлись.
Бутылка и роза. Бутылка из-под молока, с мутной зеленоватой водицей, а роза увядает. Лепестки ее уже потемнели, потеряли былую глянцевую гладкость. Да и сам цветок перекосился, растрепался.
Картина была живой.
– Мне тогда погано было, конечно, – сказала Стася. – Зато теперь понимаю, что правильно все сделала. Я его не любила.
– Расскажете?
– А вам-то зачем?
– Хочу его понять.
Стася приподняла бровь.
– Понимаете… – Жанна вдруг осознала, что не сумеет соврать, точнее, она может попытаться, но тогда эта женщина, которая притворялась простой, увидит ложь и тоже соврет. – Кто-то убивает наследников.
– Даже так… – Стася дернула себя за косу, а коса у нее была знатной, светло-русой, толщиной в руку Жанны. – Я, конечно, видела, что семейка поганая, но вот чтобы так… На Николашу думаете?
– Я уже не знаю, на кого и думать… Я недавно с ними познакомилась.
– Понятненько. Ну тогда пойдем.
Не на кухню – в гостиную, которая была и спальней, и мастерской. Комната просторная и светлая, с высоким потолком, с белым тюлем и белым же ковром, не утратившим и толики своей белизны. У этой чистоты был запах хлорки и лимона, но Жанне он показался уютным.
– Садись, – велела Стася. – Чаю не предлагаю… извини, не люблю незваных гостей.
– Я понимаю.
– Николаша… про него особо и рассказать нечего. Мы в универе познакомились.
Стася вздохнула.
Она поступила не иначе как чудом. И, поступив, сама своему счастью не верила, правда, счастьем сие событие родственники Стасины не считали.
– Работать иди, – велела мамаша, отерев полотенцем вспотевший лоб. – Денег в доме нету, а она в ученые…
Папаша ничего не сказал: он уже успел отметить Стасино поступление и тихонько сопел на матраце. Матрац стелили в коридоре, но отец привык.