Волшебный жезл

— Постой! Постой! — подзывал он каждого встречного и пьяно жаловался: — Разве у нас ценят специалистов? Скажи мне, ценят? У меня диплом, образование, а у него что?.. — Не находя поддержки, он махал рукой: — Ни черта вы все не понимаете! — и шел дальше.

Так он бродил по всему совхозу: заглядывал на скотные дворы и в телятники, в контору, столовую, наконец, забрел в помещение, где стояли быки. В это время там никого не было: скотник, ухаживавший за быками, вышел зачем-то в соседнее помещение.

Быки стояли, привязанные тяжелыми железными цепями, величественно-спокойные. Но, как только вошел ветеринар, они заволновались. Быки не любят запаха водки, а пьяных совсем не переносят, сразу приходят в ярость. Громадный, длинноногий, похожий на бизона Шанго, сын Шабрихи, первым почувствовав пьяного, стал грозно мычать и бить копытами о пол. Бык Силач нервно переминался с ноги на ногу. Неспокойный Карат косился на пьяного и, наклонив свою громадную голову с опущенными книзу рогами, как бы поджидал его приближения.

Яростное мычание быков все нарастало. Но пьяный человек ничего этого не замечал. Он шел все дальше. Он не слышал, как вернулся скотник и закричал об угрожающей опасности. Теперь уже все животные, сколько их здесь было, тревожно двигались, били о пол копытами; глазами, налитыми кровью, следили за человеком. И вдруг, как-то неловко пошатнувшись, ветеринар оказался у самой морды Шанго.

Могучим ударом Шанго сбил пьяного с ног, каким-то стремительным движением подкатил к себе поближе, подхватил на рога и стал мотать, как клок сена.

Когда прибежали люди, все быки были в невероятной ярости. Запах водки и крови распалил их, и помещение содрогалось от свирепого рева и топота.

Изувеченного ветеринара увезли в город. Быки долго не могли успокоиться. Они не подпускали к себе никого — стоило им увидеть человека, как они свирепели. Так продолжалось всю ночь и следующий день.

Только через сутки они стали подпускать к себе скотников, которые ухаживали за ними. Не успокоился лишь один Шанго. К нему по-прежнему нельзя было даже приблизиться. А ведь быка надо ежедневно выводить на прогулку, надо чистить, мыть. Что было делать? К нему нельзя было подойти. Один вид человека, особенно мужчины, приводил его в ярость.

На третий день в помещение зашла молодая девушка. Она работала у нас в телятнике. Не зная, какой именно из быков изувечил человека, она остановилась вблизи Шанго, который лежал в это время, уткнувшись мордой в кормушку.

— Назад! Скорее назад! — закричал скотник. — Он изувечит тебя!

Но бык, покосившись на девушку, не вскочил на ноги, не стал свирепо мычать и бить копытом, он только поводил мордой, не сводя с девушки глаз.

— Ну что ты такой сердитый? — спросила она.

И то ли голос был у нее такой нежный, то ли тон особенно ласковый и искренний, только бык не спеша поднялся на свои могучие ноги и повернулся к девушке, не выражая ни ярости, ни злобы.

Она осмелела, подошла ближе, протянула животному свежего сена.

С тех пор Шанго стал подпускать к себе только одного человека — маленькую, хрупкую девушку с русыми косами. Она кормила его, поила и чистила. Только ее одну он слушался, она одна не вызывала в нем ярости.

Через несколько месяцев Шанго успокоился совсем, и мы снова смогли его использовать в нашем хозяйстве как производителя.

Пьяница ветеринар остался жив, но в совхоз он больше не вернулся. И никто об этом не жалел; вскоре все о нем забыли, так как совхоз в те дни переживал большие и радостные события.

Лучшие наши животные были записаны в государственную племенную книгу. В московских газетах появились статьи о нашей работе. В совхоз приезжало все больше гостей. Приезжали колхозники, ученые, фотографы, журналисты.

Для помощи в племенной работе наркомат направил в Караваево опытного специалиста-селекционера Александру Даниловну Митропольскую.

Эта скромная, молчаливая женщина небольшого роста внешним видом чем-то походила на сельскую учительницу. Она училась в институте, где преподавал выдающийся советский животновод академик Лискун.

Зная, как недоверчиво относятся ко мне некоторые специалисты, как кичатся они своими знаниями и дипломами, я, признаться, ожидал, что и Александра Даниловна сразу начнет приводить мне всякие высказывания ученых и будет уговаривать поступать не так, как мне подсказывают опыт и разум, а как учили ее профессора.

Этим я вовсе не хочу сказать, что профессора учат чему не следует. Но я думаю, что всякую науку можно считать живой только в том случае, если она все время обогащается практикой и если профессора прислушиваются к мнению практиков так же, как практики прислушиваются к мнению профессоров.

Поэтому я не спешил делиться с Александрой Даниловной своими дальнейшими планами, а предоставил ей возможность сначала присмотреться к нашему хозяйству, привыкнуть к нашим порядкам.

Она ходила повсюду. Я встречал ее на скотных дворах, в телятниках, на пастбищах. Она все внимательно осматривала, обо всем расспрашивала, но ни во что не вмешивалась.

Через несколько дней Александра Даниловна подошла ко мне и сказала: