Вольтанутые Хроники. Книга 1

Думал уходить к себе, стал свечи тушить, да не дотянется. Подсвечник высокий, комод мало того, что выше его самого, ещё и глубокий, склянками заставленный. Старуха свет к себе ближе придвинула, ей удобно задувать, а ему — никак. Пока искал скамеечку под ноги, пока гасильник принёс, пока добирался до подсвечника, знахарка глаза и приоткрыла.

— Мухи бьёшь? — пробормотала сонно. — Это хорошо. В графин только не бросай, страсть какие невкусные.

Она-то сказала, да и спит дальше, а его смех разбирает, не сдержаться никак.

От его фырканья бабка вновь проснулась, как раз он возле неё завис, к дальней свече тянулся.

— По лбу меня только не бей, там моя любимица сидит, — таинственным голосом сообщила ему.

От неожиданности он дёрнулся, да и свалился на неё.

— Старуху до приступа, что ли, зашиб? — ужаснулась Менузея.

— Не-е, я рядом с ней упал. Она ж посерёдке лежала. Только лицом, кхм, в грудь ей уткнулся. Поднимаю голову, а хозяйка и говорит: «Даже до губ не дотянулся, жа-ааних!» Тут уж мы вдвоём хохотать начали… А потом её скрутило…

— Дурень ты, бестолковый, — беззлобно ругнулась Менузея. — Вечно у тебя всё не так, как у людей!

— Да, вечно не так, — покорно согласился Юхук. — Потому меня только бабка и любит…

И вздохнул так горестно, что у кухарки сердце сжалось.

— Почему «только бабка»? Родных, что ль, никого нет?

— Я ж сирота. В Сэрендине, в приюте вырос. Пока старый директор у власти был, он меня жалел, оставил работать там же, в приюте. Не стало его, пришёл новый, начал ко мне цепляться: то не так, сё не так. Допёк до самых печёнок. Решил я уходить, но куда? Услыхал на базаре, что здесь, в Дарментале, рабочие требуются, лесопилку новую будут открывать. Приехал, а меня в первый же день обокрали! И котомку умыкнули мою, и кожух. Денег совсем не оставили. Если бы не знахарка…

— А зачем ты нам про полюбовницу свою наплёл?

Юхук тяжело вздохнул:

— Стыдно было сказать, что я такой растяпа.

— А так получился брехуном… И попробуй теперь тебе поверить. Вот, говоришь, что бабка в комнату к себе не зовет. А сам ты зачем ночью к ней ломился?

— Когда?!

— Осенью, в дожди. Когда ночи длинные да тёмные были. Чего возле её двери отирался?

— Я б сказал, так ты не поверишь.

— Говори уж, раз начал!

— Я заблудился. У нас приют, хоть и большой был, да в нём всё проще намного. Длинный коридор, почитай, через весь дом, если никуда не сворачивать, хоть на один выход придёшь, хоть на другой. А здесь одни сплошные закоулки да двери: каморки, чуланчики, шкафчики. И все на ощупь одинаковые. Летом я, помнишь, в сарае, в соломе спал. В дом перешёл, когда вода по ночам замерзать начала. И всё никак не мог привыкнуть, что где. Как до ветра ночью встану, назад не попаду: обязательно свой чуланчик проскочу и в горенке окажусь. Раза три до бабкиной спальни сгоряча добегал, пока дорогу запомнил.

Менузея уже и смеяться над ним устала. Ну что ты поделаешь, если оно такое бестолковое уродилось?

— Вылезай уже оттуда, несчастье ты болтливое. Застудишься — ещё и тебя лечить…

— Я не могу, — вдруг хрюкнул от смеха Юхук. — Я застрял.

Тут уже Менузея не выдержала, вновь хихикать начала.

— Да как тебе удалось-то?

— Лучше спроси, как я сюда залезть сподобился.

— Мне отсюда не видно ничего. Придётся стол отодвинуть.

Под едкие комментарии Юхука, кухарка попыталась приподнять громадину. Увы, не удалось, да и толкать никак не получалось. Не только потому, что тяжёлый. Менузея наконец-то поняла, где застрял Юхук, и еле сдерживалась, чтобы не захохотать в голос.

Обе лавки, стоявшие за столом, были крепкими, дубовыми, сделанными на совесть. Ножки толстые, массивные, да ещё по низу попарно соединены поперечинами. Стояли лавки вдоль стен, сидениями сходясь друг к другу. Но полностью заставлять угол знахарка не дала — примета плохая, потому между ними оставили просвет. Края сидений вместе со стенами как бы очерчивали небольшой пустой закуток.

На этом пятачке и расположился Юхук. Подтянув колени к подбородку, он сидел, весь поджавшись. Голове внизу, под сидениями, места не хватило, и она одиноко возвышалась над лавками. В первый момент Менузее показалось, что голова вообще лежит сама по себе, без туловища. Только непонятно было, откуда взялся палец, ковырявшийся в носу.

Пока она вытаскивала шутника (кухарка всё-таки догадалась оттянуть лавку, а не стол), пока отпаивала его чаем с пирогом, минуло полночи. Юхук за столом вдруг разоткровенничался, рассказывал о себе серьёзно, без своих ужимок. Женщина лишь тяжело вздыхала, слушая. Не перебивала, давала выговориться.

Когда спохватились, что засиделись, было уже совсем поздно. Менузея распахнула дверь на кухню пошире, чтобы хоть немного разогнать темень, царившую в горенке. К себе Юхук прокрался очень быстро и на цыпочках, дабы лишний раз половицей не скрипнуть, хозяйку не будить. А кухарка всё-таки не выдержала, подошла к бабкиной двери послушать: всё ли в порядке, дышит ли? Будто сквозь тяжёлую массивную дверь можно было услышать что-то.

— Менузея, зайди ко мне, — вдруг раздался изнутри голос старухи.