Volume IX: The Age of Voltaire

Что касается Иисуса, то Вольтер колебался. От естественного благочестия детства он перешел к юношеской непочтительности, вплоть до принятия истории о романе Марии с римским солдатом; одно время он считал Иисуса заблуждающимся фанатиком - "un fou".94 По мере взросления он научился восхищаться этическими заповедями Иисуса; по его словам, мы спасемся, если будем следовать этим принципам, а не верить в то, что Христос - Бог. В романе "Атеист и мудрец" он высмеивает Троицу. Атеист спрашивает: "Верите ли вы, что у Иисуса Христа одна природа, одна личность и одна воля, или две природы, две личности и две воли, или одна воля, одна природа и две личности, или две воли, две личности и одна природа, или...", но мудрец советует ему забыть эти загадки и быть хорошим христианином.95 Вольтер отмечает, что Христос, в отличие от святого Павла и последующих христиан, оставался верен иудаизму, несмотря на свою критику фарисеев:

Этот Вечный Бог, сделавшись евреем, придерживается иудейской религии на протяжении всей своей жизни. Он выполняет ее функции, посещает иудейский храм, не провозглашает ничего, противоречащего иудейскому закону. Все его ученики - евреи и соблюдают еврейские обряды. Конечно, не он основал христианскую религию.... Нет ни одной догмы [характеристики] христианства, которую бы проповедовал Иисус Христос.96

Иисус, по мнению Вольтера, принял веру многих благочестивых евреев до него в то, что мир, каким они его знали, подходит к концу и вскоре будет заменен "Царством Небесным" - то есть прямым правлением Бога на земле. (Современная критика принимает эту точку зрения).

В последние годы жизни Вольтер все более тепло отзывался на историю о Христе. Он стал называть его "мой брат", "мой господин".97 Он представлял себя перенесенным во сне в пустыню, покрытую грудами костей; здесь останки 300 000 истребленных евреев, там четыре кургана христиан, "задушенных из-за метафизических споров"; груды золота и серебра, увенчанные крозерами и коронами распавшихся прелатов и королей. Затем ангел-путеводитель привел его в зеленую долину, где жили великие мудрецы; там он увидел Нуму Помпилия, Пифагора, Зороастра, Фалеса, Сократа... Наконец

Вместе с моим проводником я вошел в рощу, которая была выше той, в которой мудрецы древности вкушали приятный отдых. Я увидел человека с милым и простым лицом, которому, как мне показалось, было около тридцати пяти лет; его ноги и руки распухли и кровоточили, бок был пронзен, плоть разорвана ударами плети. Страдания этого мудреца не шли ни в какое сравнение со страданиями Сократа.

Вольтер спросил его о причине его смерти. Иисус ответил: "Священники и судьи". Хотел ли он основать новую религию? Нет. Был ли он ответственен за эти горы костей, за эти массы царского или священнического золота? Нет; "Я и мои жили в самой скромной бедности". В чем же тогда состоит истинная религия? "Разве я не говорил вам раньше? Любите Бога и любите ближнего своего, как самого себя". "Если это так, - сказал Вольтер, - то я принимаю вас за своего единственного господина". "Он сделал мне знак, который принес мне утешение. Видение исчезло, и я остался со спокойной совестью".98

Но это было уже более позднее настроение. В военные годы Вольтер рассматривал историю христианства как преимущественно несчастье для человечества. Мистицизм Павла, басни канонических и апокрифических Евангелий, легенды о мучениках и чудесах, стратегия священников в сочетании с хмельным легковерием бедняков породили христианскую церковь. Затем отцы Церкви сформулировали доктрину в красноречии, способном удовлетворить умы среднего класса. Постепенно свет классической культуры тускнел под влиянием детских фантазий и благочестивых обманов, пока тьма на века не опустилась на европейский разум. Медитирующие мужчины, ленивые мужчины, люди, уклоняющиеся от трудностей и ответственности жизни, проникали в монастыри и заражали друг друга невротическими мечтами о женщинах, дьяволах и богах. Ученые советы собирались, чтобы обсудить, должна ли та или иная нелепость стать частью непогрешимого вероучения. Церковь, опиравшаяся на народный аппетит к утешительным мифам, стала сильнее государства, опиравшегося на организованную силу; сила меча стала зависеть от силы слова; папы свергали императоров и освобождали народы от верности своим королям.