Волжское затмение (СИ)

— Ваши действия, комиссар, — так же сквозь зубы, морщась от снующих по телу рук, проговорил Карпов, — могут привести к международному скандалу. Я нахожусь под юрисдикцией германского военного представительства, и…

— Довольно, — поморщился Гузарский. — Это не ваша забота. Где ваши сообщники? Покажите их — и прекратим эту гнусную процедуру. Я жду, генерал.

Повисла угрожающая пауза. Молча, зло прищурясь, глядел на комиссара Карпов. Гузарский не отводил от него тёмных, с жёлтыми искорками глаз. Молчаливая дуэль быстро закончилась.

— Как угодно, — пожал плечами комиссар. — Увести!

И, уже выходя из зала под конвоем двоих красноармейцев, Карпов обернулся на миг и увидел, как Гузарский в сопровождении худого и рябого немецкого офицера ходит по рядам, и конвойные по указанию немца выхватывают из темноты людей. Генерал горько скривился, и, подогнанный тычком в спину, шагнул в фойе.

А на площади у театра всё было почти так же, как два часа назад. Только строй немцев сменился двумя такими же шеренгами красноармейцев с винтовками наперевес. А немцы, разоружённые и потускневшие, неприкаянно бродили за их спинами. Грубо толкаемые конвоирами, бывшие повстанцы, слепо щурясь от дневного света, вторично шли сегодня сквозь строй. Каменно мрачны были их измотанные лица. В конце строя, у подогнанных к Кокуевке грузовиков, их согнали в шеренгу и начали перекличку. По балковскому списку. Безжизненно, как автоматы, отзывались люди на выкрики фамилий. Иные молчали. Промолчал и Карпов. От резкого рывка за плечи он чуть покачнулся, и сорванные генеральские погоны полетели наземь. Пётр Петрович лишь криво усмехнулся, увидев, как сапог Гузарского яростно, будто давя злобную гадину, втаптывает их в грязь.

Карпов повернулся и медленно, сутулясь, со связанными за спиной руками, ступил на доски-сходни и взошёл, как на эшафот, на платформу грузовика. Спотыкаясь, оскользаясь и затравленно оглядываясь, понукаемые и подталкиваемые, на грузовики поднялись и остальные повстанцы. Карпов не хотел встречаться с ними даже взглядом: чувствовал свою вину перед этими людьми, которые так безоглядно доверились ему и Балку. Он-то, Карпов, в глубине души знал, что этим всё и кончится. А они?

Последними поднялись конвоиры. Машины взревели моторами, тронулись, выехали на Власьевскую улицу и медленно, грохоча колёсами по булыжнику, притормаживая и объезжая снарядные воронки и завалы, покатили в сторону Всполья. К ним примкнули шестеро конных конвоиров и ещё один грузовик со взводом стрелков. Карпов догадался, что ни тюрьмы, ни допросов с пытками и побоями, скорее всего, не будет. Торопится Гузарский. Будто удара в спину боится. Ну и ладно. Ну и слава Богу. Скорее бы уж…

А навстречу автоколонне медленно тянулись войска. Красная армия занимала Ярославль. Но не было ни в поступи, ни в лицах бойцов победного ража. Хмурые, напряжённые, настороженные лица под козырьками фуражек и богатырок. Ни единой улыбки. Как деревянные идут, по сторонам не смотрят. Не на что смотреть — гарь одна да руины. Дорого встала победа. Дороже и горше иного разгрома. Даже не взглянули победители на побеждённых. Лишь покосились на воющие и лязгающие грузовики и вновь окаменели лицами.

Взрёвывая, раскачиваясь и подскакивая, автомобили миновали сожжённое дотла Вспольинское предместье и покинули город. А низкое ярославское небо, в кои-то дни не затянутое дымом и пылью, скорбно глядело на разорённый город сквозь редкие просини и скупо оплакивало его мелкой, прохладной изморосью.

Всего лишь люди

Дни казались нескончаемыми. Бессветные, с бледным солнцем сквозь неоседающую пыль и дым, они незаметно переходили в кромешные, серо-чёрные ночи. Свистели по улицам, завывали в руинах сквозняки-суховеи: это повсеместные и непобедимые пожары жадно вбирали в себя воздух. И то и дело содрогалась разорённая ярославская земля от непрестанных артобстрелов и бомбардировок. Совсем обезлюдел город. Опустел и губинский медпункт. Поток пострадавших иссяк. Оставшиеся в подвале люди с грехом пополам оправились от травм и ранений, но уходить им было некуда. Доктор, взглянув в их сморщенные, измождённые лица, досадливо махнул рукой. Оставайтесь, мол, места хватит.

Губин пуще прежнего исхудал, иссох. Ежедневные нервные тяготы не прошли даром. У Сергея Саввича начинала вдруг ни с того ни с сего крупно дёргаться левая щека. При этом лицо брезгливо перекашивалось, а очки на носу неуклюже подпрыгивали.

Сдал и Антон. Он помрачнел, стал тревожным и напуганным. Тоскливые, липкие страхи и предчувствия особенно одолевали в часы затишья меж обстрелами. И только Даша была его спасением.