Волжское затмение (СИ)

Только она одна, пожалуй, сохраняла до сих пор спокойствие, здравомыслие и неожиданное в её положении присутствие духа. Редко улыбалась она: бледные, припухшие губы всегда были сжаты упрямо и озабоченно; жёсткие, страдальческие складки чётко обозначились в их углах. Но глаза Дашины были мягки, теплы и ласково-отзывчивы. Лишь тайная, еле заметная тень испуганной вопросительности трепетала в их глубине. А под ними — тёмно-серые полукружья усталости и голода. И, поистине, что-то иконописное, мученическое и одухотворённое было в этом бледном, осунувшемся, изнурённом лице.

Всё в городе как-то странно притихло. Даже патрули пропали. Лишь вчера вечером доктор узнал новости и рассказал, что два дня назад из города на пароходе вместе со своим штабом сбежал Перхуров.

Но тлела ещё, теплилась в разрушенном городе тусклая, немощная, загнанная в подземелья человеческая жизнь. И её надо было поддерживать, оберегать, не дать погаснуть совсем. Антон, Даша, Костя, а часто и сам доктор ходили в часы затишья по улицам и дворам, стучались в подвалы и погреба, проковыривали заваленные отдушины, сыпали хлорку, раздавали сухари, носили, отчаянно рискуя жизнью, воду из Которосли. И, конечно, вывозили умерших. Гибли люди теперь не на улицах, под осколками и обломками, а в подвалах. От голода, дизентерии и тифа. Но жизнь была всё же сильнее. Измученные, прозрачно измождённые, исхудавшие до острых костей сидели они по ночам, обнявшись, в самом тёмном уголке подвала, засыпали, просыпались и мечтали. Еле слышно.

— Антон… Антоша, ты спишь, что ли… — начинала вдруг беспокойно шептать Даша. — Послушай…

— А? Что? — вздрагивал Антон и испуганно глядел на неё. Нет, он не спал. Разве можно… — Что случилось, Дашка?

— Да нет, ничего, — кротко и осторожно улыбалась ему Даша. — Ты прости, перебудила, небось… Я всё думаю… Вот кончится всё это, и какие мы будем счастливые… Тихо… Не страшно… Светло… И небо синее. И облака. И птицы поют… Этого люди не замечают, а мы будем!

— А-а… — облегчённо вздыхал Антон. — И мы привыкнем, Дашка… Пару дней порадуемся и привыкнем… Вот только… Ч-чёрт, сглазили, кажется!

Наверху, над городом, нарастал резкий, натужный вой. Этот неприятный, режущий звук был уже хорошо знаком всем уцелевшим ярославцам и не предвещал ничего хорошего. Это выли моторы аэропланов. Вот-вот начнут бомбить. Хуже всего и страшнее то, что доктор где-то там, в городе. Что с ним будет? Господи, только бы уцелел, только бы догадался спрятаться! Уцелеет. Не может не уцелеть, силища в нём, тщедушном, старом и больном, огромная, почти волшебная…

“Ну?!” — в мрачном нетерпении, прижав к себе Дашу, весь напрягся Антон в ожидании череды сотрясающих взрывов. Скорее бы уж, стервятники чёртовы, что душу-то мотают… Но бомбёжки не было. Надсадный вой наверху, дойдя до нестерпимой ноты, стал затихать, удаляться.

И тут же грохнула перекошенная подвальная дверь, брызнул в неё неверный, пасмурный дневной свет, и по ступенькам, спотыкаясь, сбежал, будто колобком скатился, доктор Губин. По подвалу пронёсся тихий глухой гул.

— Слава Богу, Сергей Саввич! Мы уж тут за вас перетряслись… — встал ему навстречу Антон.

— Доктор, что там? Чего творится-то? Где эти летуны? — понеслись нестройные, слабые возгласы.

— Ох, погодите… — отмахнулся доктор. Он стоял у стены и тяжело отпыхивался. В руке у него шелестела какая-то бумажка. — Сам-то чёрт-те чего натерпелся, когда налетели… Три штуки, над самыми крышами, шутка ли… Ну, думаю, аминь… Ан нет, подлетели — и ф-фурр-хх! — бумажки какие-то выкинули. Тучей, аж бело всё стало… Ну, опомнился я, поднял, прочитал. Хреново дело, братцы мои. Красные ультиматум объявили.

— Чего-чего? Матом? Ну-ка, ну-ка, почитайте-ка! — оживлённо прохрипел с лежака мужик с перевязанной головой. — Интересно!

Шутник… Или впрямь недопонял, слово-то учёное…

Доктор усмехнулся криво и зло.

— Да уж лучше б матом, чем такое… Свет подайте, — ядовито прошипел он и грозно, из-под очков, глянул на Антона.

Тот подхватил керосиновую лампу, подкрутил фитиль и поднёс к доктору. Губин поправил очки, приблизил дрожащей рукой к лицу листовку и, едва не водя по ней носом, стал читать. И задрожал, закачался под низкими сводами его высокий, дребезжащий, задыхающийся голос, выговаривая грозные слова воззвания. Они холодили сердце, перехватывали горло, но ни одно из них не осталось в душе, не осело в памяти. Будто этот холодный, полный презрения и угрозы текст писали какие-то иноземцы или даже марсиане. Навязчиво шелестели в ушах лишь беспорядочные обрывки: “В течение двадцати четырёх часов… Выйти к Американскому мосту… Пощады не будет… Оставшиеся погибнут…”

Доктор кончил читать и долго ещё с гадливым недоумением вглядывался в листовку, будто хотел прочитать там между мёртвыми, бесчувственными строчками какие-то другие, живые, человеческие слова.

— Это они…нам? — негодующе вскрикнула Даша. — С ума они там сошли?

— А что ж, дочка… — подал голос немолодой дядька в драных брюках и кофте. — С нами-то, поди, сподручнее воевать. Безответные мы. Безоружные. Чего таких не бить?