Волжское затмение (СИ)

— Никак, Антон. Тогда… Помнишь, в тот день… Я осталась, потому что остался ты. А теперь… Просто не могу уйти. Я здесь нужна. И ты тоже… Без нас здесь будет ещё хуже. Нет, Антон… Никак, — прерывисто вздохнула Даша.

— Вот то-то и оно… — в тон ей протянул Антон. — И попробуй тут ещё и выживи… Тяжко.

— Мы постараемся, Антон… — в самое ухо прошептала ему Даша. Он обнял её что было сил. Так, что ощутил частый стук её сердца.

— Надо постараться, Дашенька. Надо бы. Надо бы… — одними губами, касаясь Дашиной щеки, шептал Антон. Наплывало забытьё. Он замирал на мгновение, вздрагивал и приходил в себя. Они сидели в тёмном углу захламлённой, ободранной комнаты. Он — на полу, а Даша — у него на коленях. Была она лёгкая. Совсем лёгкая, едва ощутимая. Но от неё было тепло. Виделись они теперь только с наступлением сумерек и темноты, когда замолкали пушки. Коротали и без того куцые июльские ночи. Иногда не выпадало и ночей. Брюки и рубашка Антона, мешком, как на вешалке, висящие теперь на нём, были кругом прожжены, и руки не успевали заживать от ожогов и волдырей. И была у них с Дашей лишь одна ночь. Настоящая. Долгая. Бешено волнительная, чуть суетливая от внезапных первых ошеломляющих открытий. Та самая ночь после их встречи с отцом Антона, когда они поняли, что не могут друг без друга. Эта ночь многое перевернула в них обоих. Они стали будто мудрее, и загадочная, только им понятная просветлённость появилась в их глазах. Истомлённые, взмокшие лежали они, не размыкая объятий, а к ним, к дому, уже подступала беда. Глухой, тяжёлый треск пылающих домов был совсем рядом. То и дело тьма ярко вспыхивала красно-рыжими отсветами пламени. Тем острее и сладостнее чувствовали они друг друга, и тем яснее становилось им, что вся их жизнь и ценность её теперь — только в них самих. А остальное — призрак. Ненужный уже мираж, с которым, как ни жаль, придётся расстаться.

И пришлось. Уже на следующий день. Даже понежиться в первых утренних объятиях не довелось. Подгоняемый свежим западным ветерком пожар, сжирая вспыхивающие, как хворост, деревянные дома от Всполья до Сенной, подступил вплотную к Данилову переулку. И, собрав в мешок смену одежды и скромную еду, подхватив Дашин чемодан, они, глотая слёзы горечи, досады и обиды, вышли на задымлённую улицу и влились в нескончаемый поток погорельцев. Первые два дня были полны тоской, отчаяньем и ужасом. Но они, не разнимая рук даже в минуты забытья, всегда были вместе. И, переглядываясь, видели в глазах друг друга сквозь испуг и вопросительность чистый, смелый, неяркий, но ровный свет, вспыхнувший в них той незабываемой ночью. И отступал страх. И мерк неуют. И можно было, нужно было жить дальше.

Второй такой ночи у них больше не было. Голод и неимоверное напряжение брали своё. Но им хватало и этих стремительно пролетающих часов в крепких объятиях друг друга. Свет той долгой, неистовой, заветной ночи не гас в них, не давал отчаяться и погибнуть.

Но сегодня Даша была как-то по-особому беспокойна. Она явно нервничала, что-то недоговаривала, но Антон был слишком измотан минувшим днём, да и не хотел дознаваться, в душу ей лезть. Пусть. Если что серьёзное — соберётся и скажет сама. Не надо её трясти. Ей, бедной, и так достаётся — не позавидуешь.

Они засыпали. Слабли, разнимались объятия, и Дашина голова клонилась к Антонову плечу. И вдруг Даша вздрогнула, встрепенулась и чуть отстранилась. Антон поднял отяжелевшую голову, проморгался и схватил девушку за плечи.

— Что ты, Дашка… Что ты? — непослушными спросонья губами пробормотал он.

— Антон… Я должна… Сказать тебе… — с трудом, волнуясь, насилу подбирая слова, зашептала она. — Сама ещё…не знаю пока… Но чувствую… И надо, чтоб ты знал… — и замолкла, кусая губы.

— Ну… Говори же, Дашка… Говори, не томи. Я пойму… — подбадривал её не на шутку обеспокоенный Антон.

— Ой, не торопи меня… — будто запыхавшись, выдохнула Даша. — Не обрадуешься… Вот что, Антон. Ты… Ночь эту нашу… Помнишь? Ту… Последнюю… У тебя в доме?

— Напоминаешь? — укоризненно прищурился Антон и поцеловал её в щёку. — И не стыдно тебе? Вот возьму и скажу, что забыл! Но что же, что, Дашка?

— А то, Антон… Какая-то я… Сама не своя… Не по себе как-то… С той ночи… — и Даша осторожно коснулась низа живота. — Будто растёт во мне… Что-то… Кто-то… — и в дрогнувшем Дашином голосе почудилась Антону особенная, умудрённая улыбка. Боязливая. Неуверенная. — В общем, Антон, кажется… Будет у нас ребёнок, вот что… — и, выговорив это, Даша вздохнула. Глубоко и облегчённо.

Антон крупно вздрогнул и заморгал. Сон как ветром согнало.

— Дашка… Дашка… — с лёгким перепугом заговорил он в полный голос, встряхивая её за плечи. — Ты… Ты ничего не путаешь? Точно?

— Да я… Всё думала, как сказать-то тебе… Боялась… А теперь чувствую, что… — голос её прерывался, не хватало дыхания.

— Дашенька, милая… Дашка ты моя… Да ты… Это же здорово! Это же… Ты не представляешь, какая ты… Сокровище ты моё стриженое! Да я ж тебя теперь… — и задохнулся, и сжал её изо всех сил в объятиях, но, опомнившись, приотпустил. Нельзя. Нельзя теперь так…