Волжское затмение (СИ)

— Извините. Не знаю никакого Тица, — проговорил он и резиново улыбнулся. Но вопрос явно обеспокоил его более, чем все другие. Он заёрзал, задвигался, так, будто устал сидеть в одной позе.

— Неужели? — насмешливо склонил голову Перхуров. — Тогда с кем же вы имели продолжительные встречи там, на том берегу Которосли? Замечены два раза: у вокзала и в Коровниках. Высокий, в сюртуке и шляпе, с тростью. Всегда в штатском, но выправка военная, её не скроешь. Это Тиц, сотрудник вашего диппредставительства. А по совместительству — резидент немецкой разведки.

Балк молчал, пристально глядя на Перхурова и сочувственно, как больному, покачивал головой. Глаза были неспокойны и вопросительны.

— Нет-нет, господин полковник… Это ужасная ошибка, — негромко, с горечью, проговорил он. — Вас нарочно путают. Этот человек — господин Хаген. Из германского Красного Креста… Да, я нарушал ваш запрет и ходил на ту сторону. Но я служу здесь не вам, а Германии и действую в интересах вверенных мне людей. Извините, это мой долг. Ваше право преследовать меня, но я…

— В том, что вы служите Германии, господин Балк, я не сомневаюсь. И ваша верность долгу — качество более чем благородное. Моей контрразведке удалось завладеть удостоверением его личности. Да, по документам он — Хаген. Но на деле это — Иоганн Тиц, полковник германского генштаба, резидент вашей военной разведки в России. Довольно, Балк, играть в дурачки. Помните, что мне незачем утруждаться доказательствами. Здесь действуют законы военного времени, и вас попросту расстреляют. Вместе со Штубе. У одной стенки, — зло процедил сквозь зубы Перхуров.

— Вы с ума сошли, господин полковник… Это бред… Бред… — качал головой Балк.

— Надеюсь, что на крайние меры вы меня всё же не вынудите. В последний раз призываю вас к благоразумию и объявляю своё решение. Ввиду создавшейся крайне сложной обстановки в городе, учитывая опасность для жизни германских военнопленных и крайнюю нежелательность их участия в боевых действиях на любой стороне, я, как командующий Ярославским отрядом Северной Добровольческой армии, вынужден интернировать вас и вверенных вам людей, — книжно, как по написанному, отчеканил Перхуров. И немудрено: письменный приказ был уже подготовлен.

— Что? — впервые опешил Балк и вскочил со стула. — Но как?! Как это выполнить? И каким образом…

Перхуров пожал плечами, будто считал дело уже сделанным.

— Выполнить? Трудно. Я рассчитываю на вашу деятельную помощь, господин лейтенант. Для выполнения этой задачи выделяется взвод добровольцев под командованием подпоручика Соколова. К восемнадцати часам этого дня все военнопленные должны быть собраны в Волковском театре. Перед ними выступит комендант города генерал Верёвкин. Вам же предстоит проявить чудеса трудоспособности и разъяснить каждому, что всё это делается ради их же безопасности, и статус военнопленных останется неизменным несмотря ни на что. Всё должно пройти гладко. Это в ваших интересах, господин Балк. К театру будет приставлен усиленный караул. Любые попытки контактов с Закоторосльной стороной будут пресекаться и караться. Смертью. Вы поняли меня?

— Но это… Это чёрт знает что! — вздохнул Балк, сел и резко откинулся на спинку стула. — Как вы себе представляете… Это?

— Всё уже разработано, господин лейтенант. Вот приказ. Ознакомьтесь и распишитесь, — и Перхуров вынул из ящика лист с отпечатанным приказом. Придвинул чернильницу с пером.

— Чёрт знает что… Чёрт знает что… — бормотал Балк, читая приказ. Расписался. Рука дрогнула, посадил кляксу.

— Не переживайте, Балк. А главное — будьте благоразумны, — насмешливо подбодрил его Перхуров. — И не пытайтесь скрыться. За вашу смерть никто отвечать не будет.

Балк фыркнул, встал, поклонился и вышел.

Оставшись один, Перхуров долго тёр виски. Разболелась голова и снова задёргал замолчавший было зуб. Чёртов Балк! И на кого только приходится тратить время и силы! Так… Теперь можно и вздремнуть. В кресле. С полчаса…

Но опять загремели проклятые шаги в коридоре.

— К вам связной из Рыбинска, господин полковник! — доложил адъютант.

Перхуров вздрогнул, как от электрического разряда, тряхнул головой и вскочил с кресла. Вялость и головная боль как отлетели от него с этим внезапным известием. И тёмные, непроницаемые глаза вспыхнули азартом и интересом.

— Сейчас же просите! — и, ощутив неожиданный прилив сил, Перхуров заходил по кабинету. Так… Из Рыбинска! Наконец — то… Что там? Что там у них?

Пришаркивая стоптанными ботинками, одёргивая на ходу старый, разлезшийся на швах пиджак, надетый поверх грязной, с засаленным до черноты воротником, рубашки, в кабинет вошёл немолодой тощий человек в седоватой многодневной щетине. Сизый нос нависал над толстыми усами неудачным огурцом. Глаза связного на бледно — сером лице были злы и отчаянны. Подойдя, он машинально вскинул правую руку к мятому, заношенному картузу.

— Капитан Федотов, господин полковник, — слабым, падающим голосом представился он. У Перхурова резко кольнуло в груди. Он уже всё понял.

— Докладывайте, капитан, — устало махнул он рукой и застыл, опершись о стол.