Волжское затмение (СИ)

— Скверные новости, господин полковник, — поморщился Федотов. — Наше выступление в Рыбинске провалилось. При попытке овладеть артскладом отряд напоролся на засаду красных. Точными сведениями не располагаю, но погибли почти все. Одни — в бою, другие пленены и расстреляны. Савинкову, полковнику Бреде, мне и ещё нескольким офицерам удалось бежать… — голос, и без того слабый, с каждым словом затухал. Федотов пошатнулся, придержавшись за спинку стула.

— Простите… Три дня… На сухарях и речной воде… — еле проговорил он.

— Присаживайтесь. Вас накормят и окажут помощь, я распоряжусь, — сквозь зубы процедил Перхуров. — Но как это могло получиться? Был же безукоризненный план, всё предусмотрели… И вот тебе!

— Предполагаем предательство, господин полковник, — побелевшими губами еле слышно отозвался Федотов. — Слишком хорошо они подготовились… Как раз там, где мы не ожидали. Пять или шесть пулемётных точек…строго по фронту нашего наступления. Нас просто посекли. А потом — контратака… Такого бешенства и зверства я не видел даже на войне…

— Угу… Угу… — бурчал в ответ Перхуров. В душе закипало. — А Савинков и Бреде? Где они?

— Ушли за Волгу. С их слов — крестьян поднимать. Но… — и Федотов безнадёжно отмахнулся.

— Хм… Вы, значит, в Ярославль, голодая и рискуя, а они — за Волгу? Молодцы, а?

— Не могу знать… Я сам вызвался. А они… Ненужный риск. Да Бог им судья, в конце концов…

Федотов совсем сник.

— Веретенников! — зло и жёстко крикнул Перхуров. Адъютант мигом появился в дверях с лёгким испугом на лице.

— Немедленно накормить, дать отдохнуть — и в резерв до особого распоряжения. Отдыхайте, капитан. Спасибо вам. Рад, что добрались всё — таки до нас, — и участливо улыбнулся Федотову.

Упав на стул и закусив губу, Перхуров дождался, когда затихнут шаги. С тихим звериным рыком обрушил на полированную столешницу сухие, костлявые кулаки. Вскочил и ударом ноги отшвырнул стул. И порывисто, хаотично забегал по кабинету, цедя сквозь зубы отрывистые ругательства. Чуть поуспокоившись, сел в кресло и уронил голову на руки. Что теперь? Конец? Нет. Надежда на десант союзников призрачна, но кто знает… Больше ничего не остаётся. Он продержится. Три, четыре, пять дней… Неделю от силы. А дальше? Без артиллерии он гол. Без пушек не удержаться. Две — три шестидюймовки — и он отбил бы у красных охоту безнаказанно палить по городу. А теперь эти пушки у красных. И горе Ярославлю…

И тут же, будто в подтверждение, разрывы снарядов приблизились к району штаба. “Ба — бах!” — ударило почти вплотную со стороны Пробойной улицы. Дрогнули стёкла. Распахнулась, грохнула об оконный проём форточка и посыпалось битое стекло. Перхуров вскочил. Второй снаряд грянул с другого конца здания, со стороны Екатерининской улицы. Ещё ближе. Рухнул карниз со шторами, качнулся стол.

“Вилка? — промелькнуло, как отщёлкнуло в голове бывалого артиллериста. — Да, похоже, вилка. Надо в подвал… Иначе…”

И, уже выходя, он задержался взглядом на опрокинутой пепельнице и рассыпанной вокруг золе. “Табак дело. Совсем табак…” — пробормотал Перхуров, уже сбегая по лестнице. Сверху раздался глухой удар, и от последовавшего взрыва во втором этаже вылетели все стёкла, со стен обрушилась штукатурка, а перекрытия потолка угрожающе просели. Белыми струйками посыпалась извёстка. И в банковский подвал, держась за головы, стали сбредаться ошеломлённые, оглушённые офицеры перхуровского штаба. Артиллерией красных и в самом деле управлял кто-то очень умелый и осведомлённый. И дело пахло даже не табаком, а явной мертвечиной.

Недоросль

Как упивался Витька Коробов, шагая в строю добровольцев улицами родного города! Он чувствовал себя великаном, богатырём, былинным ратником, спасителем многострадального Отечества. И от заинтересованных — вполоборота, из-под платка или шляпки — женских и девичьих взглядов он расцветал, выпрямлялся, разворачивал плечи, сдержанно улыбался и шагал, шагал, ощущая восторженные мурашки за воротом. Ничего, что ноги гудят от бесконечных строевых занятий на гимназическом дворе. Наплевать, что болят одеревянелые от уроков штыкового боя руки. Это нужно. Иначе не выжить в сражении, которое наверняка ещё предстоит. Так говорил их командир, поручик Зубов, требовательный и въедливый офицер. В первые дни продыху не было от изнурительной боевой подготовки. Двор гимназии был избит и отшлифован ногами и телами добровольцев. “Напра-во! Ша-агом марш! Левой! Левой! Раз-два-три! Взвод, стой! Раз-два…” И тишина. И сбившийся Коробов, постигший уже все мелкие хитрости, медленно и неслышно приставлял правую ногу. “Ползком, по-пластунски — вперёд!” И пластался, пластался Витька, извивался, изо всех сил прижимаясь к земле, до сока, до каши обдирая траву под собой, лишь бы проползти, лишь бы не задрать выше обычного предательскую задницу и не получить по ней от Зубова хворостиной. Не больно. Но стыдно — хоть плачь! “Взвод, стройся! Равняйсь! Смирно! Вольно! Р-разойдись! Десять минут курить!”