Воображала

У пульта — Дядя Гена и незнакомый техник. Техник нервничает, вертится, бубнит через плечо:

— Поляризованное излучение, блокируя негативные действия объекта путём подавления альфа и сигма ритмов, одновременно снижает и практическую ценность объекта как такового фактически до нуля. Таким образом, ситуация патовая. Технически мы в состоянии увеличить интенсивность более чем впятеро… — щёлкает переключателем, отводит рычаг до упора влево. Воображала окончательно обесцвечивается, сползает на пол, подтягивает колени к груди, съёживается, — Обратите внимание на характерную позу зародыша! Но в ступоре объект не представляет интереса даже как… э-э… собственно, объект. А стоит нам снизить напряжение от оптимального хотя бы на двадцать процентов… — новое движение рычага. Волосы и футболка Воображалы наливаются ярко-оранжевым. Плавным и очень хищным движением она приподымается на четвереньки, мягко вскидывает голову. Глаза у неё тоже оранжевые и очень-очень злые, улыбочка неприятная. Бронестекло начинает мелко и противно дрожать, покрываясь рябью.

— Сами видите… — техник пожимает плечами и возвращает рычаг в прежнее положение. Воображала последний раз вяло оскаливается, быстро выцветая.

— Она не идёт на контакт, мы за эти дни испробовали все возможности…

Техника прерывает смех. Смеётся Врач. Он стоит между двумя охранниками, на скуле — длинная свежая ссадина, мятый костюм в пыли, улыбка вызывающая. Обращается он персонально к Дяде Гене, остальных просто игнорируя:

— Почему она о сих пор жива? Всё ещё пытаетесь извлечь пользу или…

У Дяди Гены каменеет лицо, Рома меняет позу, техник бросает на него быстрый взгляд.

Врач заходится от смеха, бьёт себя по коленкам.

— Пробовали! Зуб даю — пробовали!.. А не вышло!.. не вышло, да?! Очень военная точка зрения — если не удалось сразу пристукнуть, можно и поговорить. А не вышло — тут и про меня можно вспомнить. А вот хрен! Раньше надо было. Не буду. Ясно?

Опять смеётся. Дядя Гена бросает короткий взгляд в сторону, камера переходит на обесцвеченную Воображалу — та сидит, по-прежнему равнодушно глядя прямо перед собой.

Звук удара. Смех превращается в судорожный вдох. Очень спокойный и очень отчётливый голос врача:

— А это вообще не довод. Даже с военной… точки зрения.

Дядя Гена кивает. Короткая возня. Хрип. Звук упавшего тела.

смена кадра

Лязг замка. Воображала поднимает голову (глаза бледно-жёлтые, клыки, оскал).

Двое в пятнистой форме швыряют на середину камеры Врача. Рубашка на нём порвана и в пятнах, пиджака нет, лицо разбито в кровь. Он остаётся лежать почти неподвижно, только вяло переворачивается на спину. От его пальцев и щеки на белом пластике пола остаются красноватые полосы.

Некоторое время Воображала смотрит на него, продолжая скалиться. Потом осторожно приближается, опускается на корточки.

Вид у неё озадаченный.

Сидя на корточках, вытирает кровь с лица Врача мокрым платком. Врач открывает мутные глаза, смотрит невидяще. Потом взгляд его приобретает осмысленность, глаза расширяются. Он отшатывается от Воображалы, что-то бессвязно бормочет, быстро и неразборчиво. Воображала тянется положить ему на лоб мокрый платок, он отталкивает её руку, уворачивается. Закрыв глаза, говорит отчётливо, словно выталкивая слово по слогам:

— Не-на-ви-жу…

смена кадра

Дежурная часть.

Открытая дверь в кабинет. Михалыч запирает сейф, сгребает из ящиков стола в портфель разную канцелярскую мелочь. Выражение лица философское (как у кота, получившего от хозяев взбучку за то, что приволок задавленную крысу на подушку). Проходящая по коридору секретарша задерживается у двери, спрашивает, качнув жиденькой папочкой:

— Это то, что не забрали гебешники. В архив?

Михалыч смотрит на лёгонькую папочку тяжёлым взглядом. Вытягивает губы трубочкой. Говорит задумчиво:

— Оставь пока.

Подошедший старлей говорит осуждающе:

— Тебе что, больше всех надо?

Михалыч молча жмёт плечом. Суёт папочку в портфель, защёлкивает замок.

— Дело закрыто. Да и вообще — не наше оно, это дело-то, гебешники забрали, сам же видел…

Михалыч не отвечает, молча запирает стол, оглядывает кабинет — не забыл ли чего. Старлей смотрит насмешливо:

— Эх, старшина, старшина, никогда ты не будешь майором! Мало тебе, что на месяц в патруль, так ты опять нарываешься!

смена кадра

Конти (осторожно, но с лёгкой угрозой):

— Опять твои штучки?

Воображала (ей лет девять) кричит скандально, с надрывом:

— Да причём тут я?! Я её и пальцем! Да я вообще!

— Ладно-ладно, знаю я, как ты можешь «вообще»… — Конти мнётся, потом всё-таки спрашивает, хотя и неуверенно:

— А… тогда… Ну, в самом начале, когда ты её делала… Ты не могла случайно, а? Нет, не нарочно, что ты, просто, понимаешь, случайно что-нибудь не так соединила… Человеческий организм — штука сложная, а ты тогда совсем ещё мелкая была…

Воображала с видом оскорблённого достоинства скрещивает руки на груди. Молчит. Через гордо выпяченную грудь натянуто три флажка — знака семафорной азбуки «следую своим курсом».