Вопреки року (СИ)

С каждым мгновением становилось все светлее. Искусник уже спокойно мог различить небольшие камешки и кочки, сплетения веток кустарников, росших на склонах, лужи и скользкие глинистые места. Он даже невольно отметил, как красиво смотрится папоротник рядом с серым валуном, но в следующий миг все мысли были оставлены и забыты.

— Тьелпэ! Йондо. Родной мой, — рухнув прямо в грязь на колени рядом с неподвижно лежащим сыном, он принялся осматривать своего ребенка.

Жив! Первое, что понял Искусник, непроизвольно выдохнув чуть шумнее обычного.

Тихий стон при попытке перевернуть лишь подтвердил, что Куруфинвэ не ошибся. Чем-то помочь прямо здесь, в овраге, он не мог, потому, не раздумывая, осторожно поднял на руки так и не пришедшего в себя Тьелпэ и начал нелегкий и небыстрый подъем.

Двое верных сначала терпеливо ждали лорда, не забывая вглядываться в темноту леса, чтобы не дать застать себя врасплох. Они видели, как Искусник спустился в овраг, а позже услышали, как тот позвал сына. Ответа не было, но стало ясно, что им следует помочь своему командиру — несмотря на то, что чудесным образом становилось все светлее, подъем с ношей мог быть опасным, тем более что ветер резко усилился.

Упавшая с дерева ветка вынудила их посмотреть вверх и… замереть. В разрывах облаков не было привычной уже темноты и звезд. Нечто голубое и манящее открылось их взору, а мгновенье спустя они прикрыли разом заслезившиеся глаза — огромный светящийся диск посылал такие знакомые золотые лучи, что казалось, они согревают и вселяют надежду. Или же так и было?

Шаг. Еще один. Уцепиться за корень рукой. Перевести дыхание. Снова шаг.

Последний участок подъема тяжело давался Куруфинвэ. Оставалось совсем немного, но нужна была вторая рука, а отпустить сына он не мог.

Заслышав шорох совсем рядом с собой, верные все же вспомнили, зачем пошли в лес. С неким сожалением отвернувшись от нового света, они бросились к месту подъема лорда.

Искусник смог бережно передать сына легшему на самый край нолдо и быстро подняться самому, сказав при этом лишь одно слово: «Жив».

Ветер тем временем разогнал почти все облака, и золотые лучи пробуждали давно застывший и почти умерший в бесконечной темноте и холоде мир.

Куруфинвэ уложил Тьелпэ на расстеленный верными плащ и принялся его осматривать.

Стрела в руке, пропитавшаяся кровью одежда, несколько сломанных ребер при падении, ссадина и сильная припухлость на затылке. Вроде ничего смертельно опасного. И словно бы в подтверждении этой мысли веки Тьелпэ чуть дрогнули, золотой луч сверкнул на ресницах, а губы слабо прошептали: «Атто».

Тэльмиэль Лехтэ стояла на кухне и с некоторым недоумением смотрела на руки, будто впервые в жизни их видела. Те были испачканы мукой.

В маленькой печи горел огонь, и к его уютному потрескиванию она почему-то никак не могла привыкнуть. Пламя напоминало о том, чего уже давно нет и больше никогда не будет, и от этих воспоминаний, печальных и светлых одновременно, делалось горько и больно, и так страшно, что хотелось выть. Может быть, поэтому ни разу с тех самых пор, как растаяли в морской дали корабли, увозящие ее семью, ни разу не разжигала Лехтэ печь?

Сколько лет минуло с тех пор, как любимый с сыном ушли в Исход? Долгих годов угасших Древ. Слишком много. Словно сон прошли они, пролетели мимо, а в памяти отложился лишь один бесконечный холод, пробирающий до костей.

Как там Атаринкэ? Как Тьелпэ? Конечно, у нее остался палантир, и она могла попытаться их вызвать, поговорить, но разум упрямо утверждал — бесполезно, муж все равно не ответит, и услужливо подсовывал все резкие слова, сказанные им при расставании.

Лехтэ разогнулась, отряхнула руки и подошла к окну. Сквозь чахлые кроны голых деревьев пробивался прозрачный серебристый свет. Ладья с последним цветком Тельпериона, ведомая Тилионом, одним из майяр, совсем недавно впервые взошла на небосклон.

Было странно думать, что где-то еще есть жизнь и кто-то радуется, кричит, указывая на серебристое небо.

Конечно, Исиль горел гораздо тусклее, чем погибшее Древо, и все же исстрадавшиеся от холода и тьмы эльдар даже этому были рады.

Лехтэ вспомнила свой собственный первый взрыв ликования, всколыхнувший сердце и фэа, и улыбнулась легко и чуть-чуть печально. Тот порыв очень быстро прошел, растаяв без следа, подобно туману, и все вернулось на круги своя.

Нолдиэ оглянулась и посмотрела на стол. Делать все же ей пирожки или лучше не надо? Странно, она никак не могла решить такого, казалось бы, простого вопроса. В конце концов она подошла к печи и затушила огонь. Потом как-нибудь, в другой раз. Мука и почти готовое тесто остались сиротливо лежать на столе, а Лехтэ, ополоснув руки, накинула на плечи теплый плащ и вышла на улицу. Лучше просто пройтись. А еда… придумается что-нибудь. Чем-то ведь она питалась все эти годы?

Затворив калитку, она огляделась по сторонам и пошла вверх по улице.