Вопреки судьбе (СИ)

Адаму, в отличие от Анафемы, не снились кошмары, и дурные предчувствия не мучили его. Сны его были беспорядочны и суматошны, инопланетяне в них сражались с морскими чудовищами, а фиолетовые семиголовые кошки рассуждали о сложности понимания девчонок и их глупых капризов. Барбос чутко дремал в его ногах, свернувшись клубком поверх одеяла, и время от времени слабо подёргивал лапами, умильно повизгивая. Адские псы не видят снов, а если и видят, то те полны крови и жажды убийства. Барбоса слабо заботило то, насколько он соответствует собственной природе. Ему снились холмы Тадфилда, и сахарные косточки, и злобная соседская кошка, которой он уже почти сумел показать её место. Иногда он взлаивал особенно громко, и тогда мальчик, не просыпаясь, тянулся рукой к его голове, бездумно теребя четвероногого друга за мягкие уши. Адаму всё ещё не разрешалось пускать собаку в комнату. И он по-прежнему каждый вечер обещал себе, что завтра обязательно начнёт слушаться родителей и оставит Барбоса на улице, в сделанной отцом будке. Точно-точно, только сегодня ещё один последний раз поспит вместе со своей собакой…

Адам не задумывался о том, что он лжёт своим родителям, как и о том, чтобы использовать свои сверхъестественные силы, чтобы заставить их забыть об обидном запрете. Он привык держать своё потустороннее могущество в запрете — привык легко, просто приняв, как данность, и эти странные сверхспособности, и опасность их применения. Адам не знал, что мама каждый вечер заходит к нему, чтобы поправить одеяло и потрепать лениво приоткрывающего один глаз Барбоса по голове. Он ещё думать не думал о том, что некоторые запреты придуманы взрослыми лишь для того, чтобы дети их нарушали. Он был обычным почти двенадцатилетним ребёнком, и сны его ничем не отличались от снов миллионов таких же, как он, мальчишек и девчонок, уже начинающих потихоньку интересоваться противоположным полом, но всё ещё гораздо больше озабоченных приключениями Гарри Поттера и Перси Джексона, нежели возможным концом света из-за глобального потепления или ядерной войны.

…Адама миновала мучительная тревога, обрушившаяся на головы других обладателей экстрасенсорных способностей, знакомых с Кроули и Азирафаэлем. Он не был всемогущим — уже не был. И, конечно же, не был всезнающим. А если бы даже и знал, как близко стоит сейчас бесстрастный Всадник с косой к его новым друзьям, то, наверное, только философски пожал бы плечами и перевернулся на другой бок: завтра в школе была контрольная по математике. Он не был равнодушным, о нет. Теперь — даже меньше, чем когда-либо. Но полгода назад, во время чуть было не устроенного собственноручно и собственноручно же остановленного Апокалипсиса, Адам узнал то, чего одиннадцатилетним мальчикам знать не стоит: Смерть всегда приходит вовремя. Даже когда кажется, что это случилось слишком рано.

И ещё — ещё он теперь знал, знал так же точно, как и то, что ангелы с демонами существуют: за любой выбор надо платить. И чем дольше ты пытаешься оттянуть момент расчёта по кредиту, тем больше набегает процентов на невидимый долг. Адам чувствовал, каким-то глубинным, нерассудочным, пришедшим вместе со всемогуществом и оставшимся, когда то ушло, чутьём: ангел и демон ещё не расплатились за выбор своей собственной стороны. И, когда это случится, никто, кроме них, не сможет погасить накопившийся счёт, как бы сильно не хотел помочь.

Адаму нравился мягкий, добрый и ужасно старомодный Азирафаэль — Азирафаэль, целившийся в него из смешной средневековой базуки, а потом взявший за руку и пообещавший, что всегда будет рядом. Нравился ехидный, остроумный, притягивающий своим неприятием правил Кроули — Кроули, требовавший от ангела убить его, а потом остановивший время, чтобы дать ему время найти путь к спасению Земли. Они нравились ему, оба, и ему не хотелось думать о том, что однажды они тоже могут исчезнуть. Он был обычным ребёнком. Почти обычным. Он боялся конца тех, к кому привязался. И, как любой ребёнок, он порой представлял, как это будет: вот он приходит домой, а мамы больше нет. Никто больше не позовёт на ужин, не пожелает доброй ночи… Вот по телевизору сообщают о крушении самолёта, а он знает, что папа летел этим рейсом… Вот в школе объявляют об аварии в Лондоне, и Пеппер никогда больше не обвинит его в сексизме, потому что была в той машине…

Он был обычным ребёнком, и думать об этом не любил. Старался гнать эти мысли, когда они приходили. Плакал — иногда, когда знал, что никто не увидит. Он был — совсем не обычным, и не раз представлял, как вновь призывает свои силы, чтобы отменить настоящее, вернуть мир, в котором ещё есть те, кого он любит…

Представлял — но понимал отчётливо, намного отчётливее, чем большинство детей его возраста: не любой конец можно переписать, не любую смерть — отменить. Не любое будущее, в котором больше нет близких, можно исправить.

…Он никогда не представлял, что больше нет Кроули и Азирафаэля. Ему это было не нужно.

Он и так знал, помнил, как это будет.