Вопрос о технике в Китае. Эссе о космотехнике

… Временное усиление власти еврейства связано с тем, что метафизика Западной Европы, особенно в ходе ее нововременного развития, предоставляла исходное место для распространения некоторой (впрочем, пустой) рациональности и расчетливости, которые на таком пути обретали прибежище в «духе», не будучи сами способными постичь скрытые сферы решения. Чем более изначальными и первоначальными становятся грядущие решения и вопросы, тем недоступнее остаются они для этой «расы»[534].

Но не только евреи изображаются как зловещая метафизическая сила и преграда на пути к вопросу о бытии; таковыми для Хайдеггера также являются «азиаты», описываемые как «варварские, безродные, аллохтонные»[535]. Не совсем понятно, что подразумевается под «азиатским», но ясно, что оно несет в себе общий смысл «неевропейского». 8 апреля 1936 года в библиотеке Герциана Института Кайзера Вильгельма в Риме Хайдеггер прочитал лекцию под названием «Европа и немецкая философия», которую начал с определения задачи европейской философии:

Наше историческое Dasein с возрастающей неотложностью и ясностью осознает, что его будущее стоит перед суровым «или-или»: спасение Европы или [в противном случае] ее собственное уничтожение. Но возможность спасения требует двух вещей:

(1) Защита [Bewahrung] европейских народов от азиатов [Asiatischen].

(2) Преодоление собственной безродности и дезинтеграции[536].

В чем историческое значение распространения пустой рациональности и расчета, которые являются уделом западной метафизики? Она представляется как кризис, чрезвычайная ситуация, с которой европейская философия не способна справиться, поскольку она уже планетарна. «Азиаты», как в Европе, так и за ее пределами, считаются угрозой для Европы; однако азиатские страны тоже не смогли противостоять технологической модернизации, а Киотская школа также попыталась последовать за Хайдеггером, отступившим в мышление о Heimattum[537]. Это в свою очередь легитимировало «метафизический фашизм», то есть «поворот», который является общим для Хайдеггера, Киотской школы и совсем недавно для их российского собрата-консерватора.

Это раскрывает пределы хайдеггеровской трактовки истории западной метафизики и истории техники (как истории природы)[538]. Однако мы также должны спросить: почему хайдеггеровский метафизический анализ вызвал столь сильный резонанс на Востоке? Потому что, опять же, то, что он описал, неоспоримо: разрушение традиции – например, когда деревня утрачивает свою традиционную форму жизни и становится туристическим объектом[539]. Хотя это и выходило за рамки его первоначальной заботы о судьбе Европы, Хайдеггер, похоже, подозревал, что опыт модерна будет более серьезным за пределами Европы, чем внутри ее, – например, когда он пишет, что если коммунизм придет к господству в Китае, Китай станет «свободным» для техники. После ста лет модернизации «возвращение домой» всех философий, будь те китайскими, японскими, исламскими или африканскими, будет вызывать всё бо́льшую озабоченность в XXI веке из-за ускоренной дез-ориентации. Но как избежать фанатизма тотальной войны, или терроризма, или же «консервативной революции» – метафизического фашизма, который утверждает, что он против фашизма?

Каждому, всякой культуре необходим «дом», но этот дом не обязательно должен быть исключительным и субстанциальным местом. Цель этой книги – показать не только то, что нужно искать альтернативы, но и что это можно сделать, открыв вопрос о технике не как об универсальной технологии, а как о различных космотехниках. Это предполагает реапроприацию метафизических категорий изнутри культуры и усвоение ею современной техники, которая ее трансформирует.