Ван, если вы так поняли этот пример, то не надейтесь, что у вас народу станет больше, чем в соседних владениях. Не нарушайте сроков полевых работ, и хлеба у вас будет не под силу съесть. Не закидывайте густых сетей в пруды и водоемы, тогда рыб и черепах тоже не под силу будет съесть. Ходите в лес с топорами и секирами в надлежащее время, и древесины у вас будет не под силу извести. Когда будет не в силах съесть хлеба, рыб и черепах, когда будет не под силу извести древесину, тогда это и позволит народу не сетовать, как прокормить народившихся и как похоронить умерших. Если не будет таких сетований, тогда и наступит начало настоящего вановского пути в управлении народом[552]
.Аналогичный комментарий об управлении согласно временам года можно найти в трудах современника Мэн-цзы Сюнь-цзы (荀子, 313–238 гг. до н. э.)[553]
. Древнекитайская мудрость непрерывно повторялась в последние десятилетия в связи с экологическим кризисом и безудержной индустриализацией, и всё же тем, что мы слышали [всё это время], были одни непрекращающиеся катастрофы.§ 28 За другую мировую историю
Утверждая эту общую ось времени и мировую историю, не попадаем ли мы, как заявляют постколониальные исследователи, в ловушку некоего историзма, принимая определенный нарратив европейского модерна за стержень истории мира?[554]
Этот вопрос, безусловно, заслуживает нашего внимания, поскольку наряжать старую проблему в новую одежду может быть опасно. И всё же это не просто вопрос о нарративах, а скорее вопрос о технической реальности, которую нельзя редуцировать к уровню одних лишь дискурсов. Одна из опасностей утверждения, что мировая история есть всего лишь нарратив и что, соответственно, можно отыскать выход из нее с помощью другого нарратива, заключается в том, что оно игнорирует материальность мировой истории и видит за отношением между техникой и мышлением, между Дао и Ци, одни лишь тексты. Мы, например, знаем, что историзм, который развивался в период между 1880 и 1930 годом среди немецких историков и неокантианцев, потерпел крах после мировых войн[555]; наша проблема состоит не в том, что история – нарратив, а в том, как она функционирует в материальном плане. Я бы сказал, что новая конституция времени, а значит и новой мировой истории, должна заключаться не просто в новом нарративе, а скорее в новых практике и знании, которые больше не тотализуются временно́й осью модерна. В этом состоит отличие моей позиции от постколониальных критик, и его необходимо подчеркнуть.