Вопрос смерти и жизни

Все это время мы с Мэрилин поддерживали тесную связь: каждый день писали друг другу письма, а иногда даже разговаривали по телефону. (Междугородные телефонные звонки из Вашингтона в Новую Англию в те дни стоили дорого, а у меня не было никакого дохода.)

Я поступил в медицинскую школу имени Джорджа Вашингтона, но, проучившись в ней всего год, перевелся в медицинскую школу Бостонского университета, чтобы быть ближе к Мэрилин. В Бостоне я снял комнату в доме на Мальборо-стрит, где жили еще четыре студента-медика. Все выходные я проводил с Мэрилин. Мы поженились, когда я был на третьем курсе, и прожили вместе всю оставшуюся жизнь: сначала в Кембридже, потом год в Нью-Йорке, где я стажировался, потом три года в Балтиморе, недалеко от университета Джонса Хопкинса, а затем два года на Гавайях, где я служил. В конце концов я получил место в Стэнфорде, и мы перебрались в Пало-Альто, Калифорния.

И вот теперь, в возрасте 88 лет, когда Мэрилин умерла, я впервые живу один. Сколько же привычек мне предстоит изменить! Если я смотрю увлекательную телепрограмму, я жажду рассказать о ней Мэрилин. Снова и снова мне приходится напоминать себе, что никакой Мэрилин нет и что эта программа, этот кусочек жизни, все равно представляет интерес. Подобные вещи случаются со мной очень часто. Недавно звонит какая-то женщина и просит позвать к телефону Мэрилин. Когда я сообщаю ей, что моя жена умерла, женщина начинает плакать и говорит, как сильно ей будет не хватать Мэрилин и как много она для нее значила. Я кладу трубку и напоминаю себе, что и этот опыт принадлежит только мне. Я не смогу поделиться им с Мэрилин.

Дело не в чувстве одиночества. Я должен понять, что некое событие или переживание может быть ценно, интересно и важно, даже если я единственный, кто о нем знает, – даже если я не могу рассказать о нем Мэрилин.

* * *

За пару дней до Рождества вся моя большая семья собирается в моем доме – мои четверо детей, их супруги, шесть внуков и их супруги – всего около двадцати человек. Все спальни заняты; те, кому не хватило места, оккупировали гостиную и наши с Мэрилин кабинеты. Дети обсуждают вечернее меню, и вдруг я замираю: я слышу их, но не могу пошевелиться. Я чувствую себя статуей, и дети начинают волноваться: «Папа, ты в порядке? Папа, что случилось?»

Я плачу и с большим трудом пытаюсь сказать: «Ее нет здесь, ее нигде нет. Мэрилин никогда, никогда не узнает обо всем, что происходит здесь сегодня». Мои дети, кажется, в шоке: никогда прежде они не видели, чтобы я плакал.

Все остро ощущают отсутствие Мэрилин. Нас так много, что в канун Рождества мы заказываем еду из китайского ресторанчика. В ожидании ужина я играю в шахматы с Виктором. Наступает некоторое затишье, и я снова порываюсь что-то сказать Мэрилин. Конечно, ее здесь нет. Я увлекся игрой с сыном, но теперь, когда партия закончилась, я вдруг почувствовал себя опустошенным. Семьдесят лет я проводил сочельник с Мэрилин – за исключением одного года, когда она училась во Франции. Семьдесят лет! У меня сохранились невербальные воспоминания обо всех других рождественских праздниках, которые мы провели вместе, – елках, подарках, угощениях. Но в этом году все иначе: мало веселья и нет елки. Мне так зябко и холодно, что я включаю обогреватель и встаю под струю горячего воздуха. Я всех очень люблю – меня окружают мои дети и внуки, – но я чувствую пустоту. Центр отсутствует.

На Рождество моя дочь готовит утку по-пекински, но она совершенно не сочетается с тем, что приготовили другие. Все знают, что, если бы Мэрилин была жива, нам бы никогда не сошла с рук еда навынос или блюда, которые не подходят для празднования Рождества. Более того, перед праздничным ужином Мэрилин всегда произносила какую-нибудь торжественную речь или читала Библию. В это первое Рождество без нее мы все чувствуем себя потерянными. Вступительная речь отменяется: мы просто садимся и едим. Я скучаю по церемониальному чтению: я принимал его как должное, как, впрочем, и многое другое, что делала моя драгоценная жена.

Последние десять лет – с тех пор как моей внучке Алане исполнилось шестнадцать – мы с ней печем на Рождество печенье кихелах по рецепту моей матери. Алана уже взрослая: она учится на четвертом курсе медицинской школы, помолвлена и руководит нашей маленькой пекарней. Накануне вечером мы готовим муку, дрожжи и масло, а ранним утром раскатываем поднявшееся тесто и добавляем изюм, орехи, сахар и корицу. Получается около тридцати сочных коржиков. На этот раз мы готовим их с грустью. Как жаль, что Мэрилин никогда их не попробует – они бы ей понравились.

Семья так разрослась, что вот уже два года мы тянем жребий, и каждый покупает подарок кому-то одному. Но в этом году мы отказываемся от подарков: нынешний праздник проникнут печалью, и процесс вручения подарков не вызывает особого интереса.