17
Согласно преп. Максиму, обретение чувственного опыта человеком после грехопадения отвратило его от опыта богопознания. Во Введении к «Вопросоответам к Фалассию» он говорит: «Насколько человек радел о познании видимых [вещей], настолько он укреплял в себе неведение Бога. Поскольку затягивал он узы этого неведения, постольку утверждался опытно в чувственном наслаждении познанными материальными [вещами]». Но одновременно для возрожденного во Христе человека подобный же чувственный опыт может служить исходным пунктом в обретении опыта Божественного. Ср. «Главы о любви»: «Познавший немощь человеческого естества обретает опыт Божественной силы; благодаря ей он в одних [духовных вещах] преуспевает, а в других стремится преуспеть, никогда не презирая никого из людей»18
Подчеркивая теснейшую связь делания и созерцания, преп. Максим во многом шествует по стопам Евагрия Понтийского. Но между ними имеется и одно важное различие, отмеченное И. Дальме: если для Евагрия практика (то есть осуществление добродетелей и заповедей) есть только необходимая подготовительная ступень и условие гносиса, то для преп. Максима она есть и зрелый плод ведения (см.:19
Схолия 6: «Он говорит, что плотское удовольствие предшествует всякой скорби, возникающей в душе».20
Схолия 7: «О том, что без страстной привязанности души к чувству в людях полностью отсутствовал бы грех».21
Ср. наблюдение П. Пономарева: «Святоотеческая аскетическая литература различает в духовной природе человека (по характеру, но не по месту) две области: в первую входят те духовные способности, которые в своей совокупности мыслятся в понятии “владычественный ум”, во вторую – чувствования как более низшие формы психической жизни, нередко даже прямо носящие на себе образ страстей. Взаимоотношение между этими областями духовной жизни по принципу должно быть таково, чтобы первая, как высшая, господствовала над второй, а вторая, как низшая, подчинялась первой. Господство владычественного ума должно было определяться тем, чтобы он из чувствований выбирал наиболее добрые и, соединяясь с ними, успешнее достигал своего нравственного совершенства, каковое с точки зрения аскетической слагалось, с одной стороны, в отрицании страстей, а с другой – в утверждении человека в добре. Но то, что предполагалось по принципу, оказалось неисполнимым на деле в “ветхом” состоянии человека. Вместо ума здесь господственное начало заняла область чувствований злых, а не добрых; иначе говоря, господственным началом здесь завладели чувствования-страсти. Заняв такое положение в духовной природе человека, эти чувствования-страсти вместе с тем, как бы бурным течением наскакивая на область владычественного ума, в силу тесной связи с последнею, склоняли на свою сторону волю человека и тем легче влекли человека в пропасть зла»22
Схолия 8: «Он говорит, что тот, кто обычно подвергает плоть свою добровольным тяготам, испытывает в душе духовную радость».23
Схолия 9: «Он говорит, что добровольное отчуждение души от плоти [служит причиной] происхождения добродетели».24
Схолия 10: «Мыслящей он называет разумную силу души (επινοητικήν λέγει την νοεραν της ψυχής δυναμιν); когда она отделяется от чувственной привязанности, то оставляет плоть лишенной своего попечения об удовольствиях, возникающего вследствие произвольной привязанности [этой силы к телу] (κατα την εν γνώμη σχέσιν). Тогда эта сила не бывает уже одержима и мукой плоти, ибо она утешается произвольным и всецелым упражнением в Божественном (ολικην περί τα θεία σχολήν)».