Вопросы

Она стояла, уперевшись ладошками в его грудь, пока Рига не склонился к ее лицу, не обнял за плечи и не стал целовать в губы. Только тогда попыталась оттолкнуть его сердце.

– Таня... Это просто поцелуй. Не бойся меня. Подожди, – он удержал ее руку. – Это просто поцелуй. Ничего не будет. Ничего не бойся.

– Я ничего и не боюсь! – она опустила голову. – Но я не люблю тебя.

– Выготцева любишь?

– Да!

– Хорошо. Это очень хорошо. Ты любишь Выготцева, а я люблю тебя. У нас хорошее будущее. У меня хорошие шансы, – Рига засмеялся, снова привлек ее к себе и обнял.

Таня молчала. Не вырывалась, не упиралась. Так и стояла, прислонившись лбом к его груди. Его руки замерли на ее плечах, боясь спугнуть лунную неподвижность ее тела.

– Все пройдет, Таня. Мы все переживем, – заверил он. – Ты совсем молодая, умная, нежная, добрая...

– Откуда ты знаешь, какая я? – она вскинула глаза. – Мне кажется, я холодная, злая, бесчувственная, грубая...

– Ты не можешь знать себя, потому что никогда не чувствовала себя женщиной рядом с настоящим мужчиной...

Снова она усмехнулась.

– Брось свою терапию. Мне не тринадцать лет. И так, как я была с мужчиной, я тебе не пожелаю...

Рига расхохотался.

– Разве сейчас тебе плохо?

– Плохо. Я думаю про эту чертову пиццу, которую мы не успеем купить, про то, что он будет всю ночь ругаться с Илоной, а потом придет ко мне, про то, что утром Илона спросит, к кому ты приезжаешь... И мне плохо от всего этого...

Он кивнул. 

– А теперь представь, что пицца уже давно куплена, что семейные проблемы Выготцева тебя не касаются, что на любое его требование ты можешь просто сказать «нет», потому что твое желание – важнее всего, и уж точно, важнее самого Выготцева. А сейчас есть только луна и мы вдвоем.

Рига поднял ее лицо к своему и осторожно дотронулся губами до ее губ. Она вырвалась.

– Не трогай меня! Не трогай! Я вся... я такая...

Из глаз брызнули слезы.

– Я такая... Я себя ненавижу! Я за эти джинсы, за этот свитер...

Рига снова привлек ее к себе.

– Господи Боже, Таня! Ты не сделала ничего плохого. Особенно, по сравнению с тем, что делал в своей жизни я... Неужели ты собираешься казнить себя до смерти за то, на что другие вообще не обращают внимания? Женщина не может быть ни в чем виновата, запомни это!

– Я не женщина, я дрянь...

Но Рига не собирался отпускать ее. Пицца давно была припасена в его машине. И объяснение затянулось. Таня плакала, вытирала лицо руками, а он доказывал ей, что плакать не о чем, что женщина всегда остается чистой, гордой и прекрасной, что не произошло ничего ужасного, потому что все впереди и то, что было, – короткий дурной сон, который забудется.

Может, он и не убедил ее, но стена рухнула, и ее обломки смыло слезами. Ему вдруг показалось, что смыло не только ее боль, но и все, за что он сам казнил себя, натыкаясь в памяти на проблески прошлого. 

25. ЗАЧЕМ ЛЮДИ УХОДЯТ?

С тех пор жизнь переменилась. Илона стала весела, а Таня погрустнела. Сверлящая боль стала утихать внутри, и на сердце сделалось пусто и холодно. И Выготцев в ее глазах сделался совсем другим – беспомощным, смешным и жалким.

Она поймала себя на том, что стала вскидывать голову, как Рига. Словно стала выше и сделалась недосягаемой для тех, кто хотел ее обидеть.

И жизнь в доме Выготцева, и их странная семья вдруг показались ей мелкими, пошлыми, лишенными какого бы то ни было смысла. Что они принесли ей хорошего? Комфорт? Богатство? Или замкнутость и унижение? Ради чего она терпела так долго то, что не могло иметь ни продолжения, ни будущего? Ради духов, которые можно купить в любой лавочке?

Она не могла заставить себя приблизиться к Выготцеву. Словно умывшись, не хотела входить в пыльный, сырой и пропахший гнилью погреб, в котором ее чуть было не заперли. Он протягивал к ней руку, и она отшатывалась    

– От жары с ума сходишь? – кривился тот.

– От вашей нежности! – бросала она в ответ.

Но сердце... оно вмещает боль, как многослойный пирог. И когда уходит один слой, то открывается другой, свежий, еще не обветрившийся и не загрубевший. Таня вдруг стала думать о том, что если бы она тогда смело взглянула в глаза Диму, он бы не отвернулся от нее. Пытаясь избавиться от отчаянных сожалений, ждала Ригу, чтобы он отвлек ее от новых, неожиданно болезненных мыслей.

Но Рига куда-то пропал, Илона нервничала, рассказывала Тане про Голливуд, как будто в нем выросла, и про замечательных парней, которых, по ее словам, знавала до Выготцева, будучи ресторанной певицей. 

– Что ты будешь делать после его смерти? – спросила вдруг Таня.

Илона посмотрела недоуменно.

– Ну, ты же этого ждешь от жизни? Его смерти? В его смерти – вся твоя жизнь...

– А хоть бы и так! – взвизгнула Илона. – Мало что ли он из меня крови попил?!

– Ты же терпела...

– А ты – нет? – бросила та.

– А я ухожу. Не хочу больше...

Илона открыла рот.

– А... а... а он... знает?

– А при чем тут он? Я не от него ухожу. Я от себя ухожу. От своего  прошлого. От своих ошибок. Это всего лишь ошибки. Это не вся жизнь.

Илона вдруг заплакала, отвернулась и подошла к окну.