Вор

Тогда кто же сдвинул булыжники? Никто, рассудил я наконец. Двери оказались тяжелее, чем я рассчитывал, мокрые камни очень скользкие. Надо быть внимательнее, вот и все. Желудок потребовал пропущенного обеда, и я сел.

– А вот и ты, – приветствовал меня волшебник. – Чего ты хочешь на обед: сушеного мяса, сушеного мяса или сушеного мяса?

– О, благодарю вас, я бы предпочел фаршированного голубя в соусе и хорошего вина. Только, пожалуйста, не из дешевых.

Волшебник вручил мне почти опустевший пакет с сушеным мясом и полбуханки хлеба:

– Приятного аппетита.

Хлебу стукнуло уже дня четыре, и жевать его было нелегко. Как, впрочем, и мясо. С трудом справляясь со своей порцией, я слушал, как Поль и волшебник обсуждают тот военный поход. Оглянулся, ища Софоса, но его нигде не было видно.

– Я послал его набрать дров, – пояснил волшебник, оторвавшись от разговора.

Как бы он не свалился в реку, подумал я, от него всего можно ожидать. И вслух спросил:

– Он хоть плавать-то умеет?

Волшебник глянул на Поля, тот пожал плечами. Не сказав ни слова, оба встали, отряхнули песок со штанов и пошли искать Софоса. Едва они скрылись, я нырнул в мешок Поля, выудил еще кусок сушеного мяса и сунул в карман. Волшебник все равно дал бы его мне, если бы я попросил, но после сцены с хлыстом я отказался от мысли просить добавки.

Из-за холма у меня за спиной показался Софос с охапкой хвороста в руках.

– А где все?

– Тебя ищут. Боятся, как бы ты не утонул.

Он сел, насупившись, и молчал еще с полчаса, пока из низовьев реки не вернулся волшебник. Увидев Софоса, он снова скрылся за излучиной и, должно быть, помахал Полю. Через минуту появились оба и сели рядом с нами.

Софос, глядя прямо перед собой, твердо произнес:

– Я хорошо плаваю.

– Ужинать будем? – осведомился я.

Мы перекусили и стали ждать, пока река спадет. Я отошел подальше от костра и сел в темноте. Рядом опустился Софос.

– Ген, – спросил он, – внутри храма слышно, как река возвращается?

Мне вспомнились те панические атаки. Может быть, уши слышали шум, но разум его не воспринимал.

– Не знаю, – ответил я и рассказал ему о своей панике. И о сдвинутых булыжниках тоже рассказал.

– Как ты думаешь, – пролепетал он, – может, в лабиринте, кроме тебя, есть еще… кто… то?

Ему явно хотелось сказать не «кто-то», а «что-то». Мне стало не по себе. Нет, я, конечно, не верил в призраков и прочую нежить, но, когда стоишь в холодном, темном, мокром подземелье, поверить в них легче легкого.

* * *

Третья ночь в лабиринте. Первым делом я подобрал ломик, валявшийся у входа. Потом пошел прямо в центральный коридор. Тщательнейшим образом ощупал внутреннюю стену от края до края, затем пробрался через весь лабиринт к другой стороне той же самой стены и ощупал ее тоже. На это ушла почти вся ночь, но я ничего не нашел. Направился к луже в самой глубине, прошлепал по ней. Старался ступать аккуратно, но все равно под ногами похрустывали кости. Обыскал заднюю стену лабиринта – по-прежнему ничего.

В памяти то и дело всплывали невысказанные слова Софоса: «Может, в лабиринте есть еще что-то?» Каждую минуту оглядывался через плечо и проклинал Софоса за то, что втемяшил мне в голову ненужные мысли.

Вдруг огонек в лампе затрепетал, и нахлынула паника. Я вернулся в центральный коридор и стал ждать, пока отпустит. Страх накатывал волна за волной, толкал к выходу. Я понимал, что еще есть время, лабиринт наполнится не скоро, и не хотел признавать поражение. Уперся ногами в землю и всерьез ухватился за камни. Я твердо вознамерился найти Дар Гамиатеса. А если не сумею или, как я подозревал, его тут вообще нет, то уж лучше останусь и утону. Зачем тогда возвращаться?

Паника отпустила, я всмотрелся в стену перед собой. Из нее выпирали камни, виднелась рябь, застывшая при остывании раскаленной лавы, но ни одной трещинки, ни одной расселинки, за которой могла бы скрываться потайная дверь или неведомый родник. Я осмотрел среднюю часть стены, в сердцах выругался и шарахнул ломиком по камням.

Руку пронзила боль. Лом приземлился на камень у ног, лязгнув, как колокол. Хорошо еще, не отскочил и не угодил мне в лицо. Я сел, привалившись к стене, поглаживая ушибленную руку и утирая слезы. Паника исчезла, но меня все еще подмывало направиться к выходу. Не знаю, смог бы я тогда уйти или нет. Остался я не потому, что попал в западню, а потому, что не хватило ума смыться. Может быть, те, чьи кости валяются на полу, тоже утонули из-за своего упрямства.

Я сидел перед огромной глыбой обсидиана и спрашивал себя, многие ли вот так же сиживали тут до меня. Гефестийское стекло было очень красиво. В нем отражалась лампа, отражалось и мое лицо, искаженное неровностями обсидиана. Я долго смотрел на пляшущий внутри язычок пламени. Опять подумалось: это стекло похоже на окно, выходящее в ночь. В нем отражаются горящие в доме огни, а погруженный во тьму мир по ту сторону стекла остается невидимым. Так похоже на окно… или на дверь.