Вор

Существовало несколько видов этой казни: быстрая, когда преступник терял сознание от дыма и задыхался; медленная, когда он заживо поджаривался на раскалённом столбе. Можно выбрать путь милосердия, подвесив мешочек с взрывчатым порошком на шею несчастного, дабы избавить его от страданий.

«Если смерть окажется слишком мучительной, люди не забудут этого. Если же я проявлю милость, то это посчитают слабостью. Помоги мне, Дву…»

Элезарет вздрогнула от ужаса. Низ живота заныл, спина взмокла от пота.

Двуликая.

Если рейна отдаст приказ убить бесценного, то что сделает с ней богиня?

– Элезарет, люди ждут, – шепнул Джарт.

Да, они ждут, что рейна казнит убийцу мужа, казнит причастного к похищению её сына – принца третьей ветви. Как жена и мать может поступить милосердно в этой ситуации? Только если она точно знает, что бесценный невиновен. Если у народа появится хоть малейшее сомнение, власть рейны Элезарет продержится недолго.

Она подняла руку и сделала указательным пальцем несколько круговых движений, будто вызывала маленький ураган. Палач кивнул и начал раздувать меха, чтобы пламя получилось жарким и взметнулось как можно выше.

– Это слишком быстро, тебе не кажется? – спросил Джарт. Он продолжил улыбаться, хотя глаза сузились от недовольства. Он предвкушал долгую, мучительную экзекуцию.

– Достаточно, – отрезала Элезарет.

Бесценный пытался вырваться. Будь у него возможность, он бы с радостью отгрыз себе руки и ноги, лишь бы оторваться от железного столба. Элезарет не видела его лица, и это немного радовало.

Вдруг на помост вышла группа отрицателей. Джарт ещё раз улыбнулся рейне и присоединился к ним. Они выстроились в линию, и их длинные тени вытянулись по доскам и закрыли Элезарет, будто перед ней выросла стена. Она успела заметить, как другие фигуры в белых плащах несли к костру какие-то серые свёртки, стянутые верёвками. Сначала она подумала, что это какое-то подношение или просто дополнительные поленья, но свёртки явно были слишком велики. И только когда пламя зашипело и стало черным, а в воздухе ещё сильнее запахло горелым мясом, рейна поняла, что отрицатели молились Двуликой, наблюдая за тем, как в огне сгорали тела послушниц и хранителей.

Ребёнок внутри шевельнулся, как будто испуганно. Элезарет, не в силах больше терпеть страх, сжала кольцо с чёрной жемчужиной – и внезапно ушла мыслями в спасительную пустоту тёмного дара.

Балла скрывалась от кары отрицателей дольше всех. Лабиринты храма она знала получше молитв, ведь его перестраивали, когда она была ещё девочкой и с другими послушницами лазила по всем закуткам. Она надёжно хранила в памяти потайные двери, ходы и подземные тоннели, но с каждым днём шансы на побег таяли. Надо было бежать при первой возможности, в обитель священной веры – в четвёртую ветвь. Зря Балла не послушала Софур: уж эта лиса заранее почуяла неладное. Да только Балла надеялась, что Стефан не допустит произвола. Теперь отец города был мёртв, а на его земле правили богохульники и душегубы. Сначала тайно, затем в открытую они заманивали служителей храма в свои ряды. Будь Балла моложе, она бы могла изобразить повиновение, но в старости каждая мысль отражалась в морщинах на лице, а душа противилась одному виду белых капюшонов. Из уважаемой старшей послушницы она превратилась в крысу, мечущуюся в грязных коридорах. Три недели ей удавалось скрываться, без сна и отдыха. Но постепенно тишина подземелий сменилась эхом шагов и разговоров, а на развилках замелькали отблески факелов. Когда припасы закончились, Балла осознала, что её время вышло.

От неё ничего не останется. Балла была всё равно что безымянной: оставь она шкатулку в мире, та исчезла бы сразу после смерти своей хозяйки, и вряд ли кто запомнил бы старую послушницу. Это печалило Баллу больше всего – то, что её имя забудут.

Быть может, это наказание богини за то, что Балла вы́резала страницы из Слова? Быть может, не стоило злиться на маленькую бесценную девочку? Но Балла же потом привела к ней мать! Разве это не искупление…

Янтарная флейта вдруг стала очень тяжёлой в кармане платья. Балла сжала чужой дар сухой ладонью. Всё это наказание. За гордыню, за жадность, за обиду. Конечно, она прогневала Двуликую одним только недовольным взглядом на маленький бесполезный дар. Яблоко!

– Надо было посадить все семена! Разросся бы сад – хоть что-то, – пробормотала Балла. Кругом она оказалась неправа: не так использовала дар, плохо поступила с бесценной, непростительно обошлась с её матерью. Но кое-что она ещё могла попробовать исправить.

Балла прокралась мимо песенной к священному дубу. Когда она взобралась по извилистым, переплетённым корням к нижним веткам, позади послышался окрик. Её заметили! Балла хотела спрятать флейту в кроне, надеясь, что у неё получится залезть так высоко, но старое тело было неповоротливым и медленным. Сил хватило, чтобы просунуть флейту между узловатых тонких веток.

Когда Баллу схватили и потащили вниз, она бросила под ноги оставшиеся семена своего дара, чтобы они не сгорели в огне.