Вор

Севир вскинул бровь и погладил мальчика по голове. Малыш удивлённо всхлипнул от неожиданной ласки и уткнулся головой в грудь брата. Он что-то выл, а может, говорил – слова искажались из-за плача и кашля.

Пальцы скользили по волосам. Чистый бинт слегка потемнел от скопившегося на них сала. Боль взвизгивала в каждом порезе, а Севир лишь нажимал сильнее, будто вычёсывал собаку.

…а что, если обнять его так сильно, что сломаются рёбра? Заглушить надоедливый, бесящий вой. Что будет, если сжимать и сжимать, до скрипа в зубах или пока не сведёт руки? Мать не смотрит, няня собирает игрушки. Поверят ли они, что я просто обнял брата, а у того сломались кости сами по себе, потому что он больной, немощный щенок. Тупой, слабоумный нытик. Рори, ты ведь Рори, ты дитя неба.

Всё просто. Приобнять. Прижать. Постепенно сдавливать хрупкое тельце. Он недовольно пискнет, не поняв, что это не просто сильные объятия…

«Тише, уже поздно вырываться. А, не получается пикнуть? Для этого нужен воздух, малыш, а ты весь его выорал. Твои лёгкие не должны были раскрыться при рождении. Ничего. Сейчас я их закрою».

– Севир! Что ты делаешь?

Окрик матери резанул уши. Севир вздрогнул и очнулся.

Сирор так и стоял перед ним, смущённый и растерянный. Рука Севира по-прежнему лежала на голове брата, и мальчик не знал, как реагировать.

– Ничего, мама, – осипшим голосом сказал Севир. Он убрал руку, встал, поклонился и вышел.

Он чуть ли не бегом преодолел бесконечно длинные коридоры. Захлопнув двери покоев, Севир задвинул засов и бросился к окну.

Холодный воздух хлестнул по лицу, но облегчения не принёс. Севир тяжело дышал. Непонятный жар кипел внутри, лицо пылало, а сердце колотилось от возбуждения.

«Я убил брата», – подумал Севир. Произнести эти слова вслух он не смог.

Нет, он ничего не сделал, он только представил, у себя в голове представил, только и всего!

Это были злые мысли. Так нельзя думать.

С другой стороны, а кто мог узнать? Никто же не узнает, о чем Севир думал. Никто был не в силах залезть к нему в голову и подсмотреть. Даже Двуликая взвешивала только людские слова, сказанные вслух, и не наказывала за мысли.

Севир задрожал. То ли от холода, то ли от потрясения.

Увиденное было настолько реальным, что захватило целиком. Севир не видел ни комнаты, ничего вокруг. Он был там как во сне.

Только во сне редко удавалось управлять ситуацией. Во сне существовали другие законы, и они не подчинялись воле.

Севир обернулся, лишний раз убедившись, что дверь заперта, и представил всё ещё раз.

Потом ещё. И ещё. И по-другому.

Он закрыл окно и лёг на постель. Ему не нужно было закрывать глаза, чтобы представить сцену убийства. Всё происходило как будто наяву, но при этом не было реальностью.

Севир раз за разом окунался в фантазии, одурманенный бесчисленным количеством сценариев, которые можно было отматывать назад и вперёд, менять декорации и участников.

Он знал, что в этот момент лицо сохраняло полную неподвижность. Севир ничем себя не выдавал. Разве что дыханием, но кто бы заметил? Он попытался понять, что именно его так будоражит, и спустя часы вычленил самые приятные чувства. Севир мог делать всё что угодно на глазах у всех, в любой момент времени, сколько угодно раз, оставаться при этом незамеченным и – самое главное – наслаждаться полной безнаказанностью.

И абсолютной свободой.

Центр города был ниже окраин. Чтобы уйти, приходилось постоянно подниматься, а вернуться не составляло труда. Люди стекались к храму, как капли воды. Или как угодившие в ловушку песчаного паука насекомые, которые скатывались по сыпучим краям ямы.

В эль-Туне поодиночке выживали только сильные и умные. Лика замечала, что в городе есть что-то вроде подпольной сети. Некоторые мужчины и женщины выглядели слишком хорошо для этого места. У них появлялись вещи, которые неоткуда было достать. И вода. Лика без труда отличала этих людей от жаждущих по слишком свежему взгляду, слишком плавным голосам и гладкой коже.

Даже отрицатели нуждались в услугах простых людей. Иногда им были нужны женщины, так что порой, перед рассветом, можно было увидеть, как из храма выбегали пять-шесть девушек в чистых одеждах и со счастливыми улыбками. Часто отрицатели звали анатомов, плотников или других талантливых умельцев. У Лики же был только один талант. И она попала в единственное место в Ародане, где он был не нужен. К тому же если бы хоть кто-нибудь о нём узнал, то непременно продал бы бесценную за ту же воду. Или даже за освобождение.