Вор

– Но это невозможно! Для этого не нужно ничего делать: шкатулки в руках бесценных открываются, стоит только дотронуться. Я видел это много раз! Ты либо врёшь…

– Я не вру!

– …Либо чего-то недоговариваешь! И дело не в руке. Бесценный может подуть на шкатулку – и она откроется. Но я же видел, как ты открыла шкатулку Зуен, – одёрнул сам себя Шор. Он собирался что-то сказать, но лишь опустил руки. – Ничего не понимаю.

Лика вздохнула.

– Значит, я неправильная бесценная. Сломанная. Урод.

– Не говори так. О природе бесценных мало что известно…

– Да, да, да. «Много ли мы знаем о бесценных? Всяко может быть. Дар окрепнет с годами», – Лика изобразила интонацию матери. Мысли о доме, до этого словно бы припорошённые песком, начали всплывать в памяти. Лика смахнула выступившие слёзы. – Мне часто это говорили. Но ничего не изменилось. Я открыла шкатулку отца в восемь лет. Потом – шкатулку матери. Но так и не открыла свою. А потом…

Шор взял Лику за руку. Они переплели пальцы, и Лика начала рассказывать, словно пыталась вытащить из души загноившуюся занозу.

– Я должна была открыть шкатулки принцев Илассета. Но всё пошло не так. Был равный суд: Двуликая встала на мою сторону, но принца Севира это не устроило, – от одного имени Лику передёрнуло, – меня похитили, отрубили мне руку и отправили в эль-Тун.

– В его шкатулке был тёмный дар? – спросил Шор, погладив ладонь Лики большим пальцем.

– Нет, – Лика задрожала, ведь с того времени она не произносила эти слова вслух. – Его шкатулка была пустой. Меня обвинили в воровстве дара, но его просто не было! Шор?

Шор в ужасе отпрянул от Лики.

– Шор, послушай, я знаю, как это звучит, – Лика попыталась подобрать слова, но, взглянув на друга, поняла, что он напуган до смерти. Он тяжело дышал, взгляд был безумным, словно Шор увидел если не саму смерть, то жуткий кошмар. Парень закрыл было рот ладонью, но тут же схватил Лику за плечи и хриплым шёпотом спросил:

– Скажи, Двуликая была на равном суде? Ты её видела? Чувствовала? Когда это было?

– Шор, ты меня пугаешь!

– Просто ответь!

– Я не знаю! Она вроде бы меня оправдала… Но, мне кажется, это из-за ключа…

– Какого ещё ключа?

– Вот этого. Пусти меня. – Лика достала из-под ворота ключ и показала Шору. – Во время суда ключ нагрелся, а железная пыль вокруг меня сложилась в символ… А потом зеркало разбилось, и всё закончилось. Хранитель посчитал это знаком.

– Он глупец. Или он не знал, как реагировать на то, что Двуликая не пришла на суд.

– Потому что я не бесценная?

Шор покачал головой. Страх в его глазах никуда не делся, и парень едва смог произнести:

– Потому что её больше нет. – Шор сжал зубы, глубоко вдохнул и выдавил: – Поэтому я здесь. Я рассказал людям об этом, а меня обвинили в ереси и отправили в эль-Тун. Потому что я кричал, что Двуликой больше нет. Я рассказал, как существо, назвавшее себя Мастером, её убило. Поэтому шкатулка принца… Как его там? Севира? Поэтому она была пустой. Никто не положил дар в его шкатулку.

Лика сердцем почувствовала, что он сказал правду. Ужас обрушился на разум песчаной бурей. Шор взял Лику за запястье, посмотрел в глаза и сказал:

– Двуликая мертва.

Глава 24

Шкатулка не могла спасти от неминуемого. Как Севир ни пытался представить иной исход, всё сводилось к одному: отец был в ярости и отчаянии. Все видения оставались похожими друг на друга, события лишь менялись местами.

Отец мог отослать мать неодарённых сыновей, даже несмотря на её положение. Ещё один наследник от «про́клятой» женщины ему был не нужен. Рейне грозило изгнание. Последние годы жизни она могла провести под сенью четвёртой ветви, в храме Двуликой. Севир видел мать старухой в серых одеяниях, без намёка на былую красоту, без жажды жизни. Тусклую, униженную, сдавшуюся.

Была вероятность, что отец просто отправит неугодную жену обратно домой. Но в любом случае он найдёт другую рейну: молодую – чуть старше Севира – дурнушку из старого, но плодовитого рода.

Севир не видел мать в Илассете так же, как не видел там Сирора. Шкатулка однозначно показывала: мальчика отдадут в дом скорби. Годами ребенка будут очищать от скверны с помощью дурманных трав и нечеловеческих наказаний, пока мальчик не превратится в послушного, молчаливого дурака с глазами запуганной собаки. Конец он встретит в чужих стенах, среди безымянных бродяг, старым, дряхлым и одиноким. И до последнего маленький Рори будет показывать окружающим жёлтую шкатулку, которую он сам открыл.

Что будет со старшим принцем Илассета, Севир знал и без шкатулки: его отец не станет отсылать. Пока будет подрастать достойный преемник, третьей ветви потребуется нетронутое личико, которое будут показывать на съездах и приёмах. Но Севир никогда не станет отцом города, нет, нет. Лет через восемь, за время которых принц, конечно же, не проявит себя достойным правителем, его, по решению съезда, отправят командовать задрипанным гарнизоном на границе или на дальних островах Ародана или что-нибудь в этом духе.