Вор

— Я, Митрий Егорыч, тоже в сокрытом виде нахожусь, но я объявлюсь… только не теперь. (— Дмитрий собрался закурить, но, пока он раздумывал над леонтиевым признанием, спичка потухла, и желтый ее уголек упал к нему на колено. — Не прожечь бы вам брюк, братец! Да кстати вытрите себе пиджачок… обблевались давеча немножко. Вытрите хоть травкой…) Нет, а ведь как мысль-то обманывает. Я ведь, по простоте, и поверил в ваш енот, и испугался даже. А енот-то собаковиден ваш! Мы уж тут хвастались: шикует, дескать, как! Федосей Кузьмич из Предотечи так прямо и сказал: «Ну, уж ежели енот, так непременно Митрий на велосипеде ездит!» — Леонтий горько улыбнулся, и Дмитрий впотьмах почувствовал его улыбку. — Чудно, ведь тихообразный человек, а выдумал в средних годах деревянный велосипед построить. (Увидел где-то, и взошло ему такое в мечту!) И выстроил… два года трудился: все по книжечке строил. И даже поехал. И даже цельных полверсты проехал. (Может, приметили, мосточек близ леска… паводком мостовины посдвинуты? До самого этого места доехал!) А там сгорел его велосипед… огнем сгорел. Вся деревня глядела, как это происходило. Смешная история! И даже очень!

— Ну? — заколдованный злою леонтиевой несуразицей, подался в его сторону Дмитрий.

— А как же, возмечтал. Я к тому, что не токмо в городе у вас, а и у нас чудаки родятся. И даже очень, братец. Присловье у меня такое, извините.

— Небось, ты сам выдумал про велосипед! — засмеялся в нервном волнении Дмитрий. — Ты, я вижу, ловок выдумывать. Да и я не теленок на выдумку. Дурак строил, оттого и сгорело!

Из-за леска высовывалась половинная луна, красная и страшная; свету ее хватало лишь на то, чтоб осветить самое себя. Туманы посдвинулись в овражек.

— А что ж, кругло выдумать, так незачем и от правды отличать. На свете все, братец, человеческая выдумка. Каб ее не было, и ничего б в природе не было. Придумали — и засуществовало… — Чуточку конфузясь своей искренности, Леонтий непристойно выразился о людской оголтелости и спешке. — А Федосей Кузьмич в крайней доме в Предотече живет. Ты зайди, — он тебе расскажет про велосипед. «Я, — говорит, — не то, чтоб интересовался, а сызмала дорогу к этому интересу имел». Такой затейливый папаша, пятидесяти восьми годов!

— Нет, ты все выдумываешь; ты и слова-то особенные говоришь!.. — неискренно захохотал Дмитрий и тут только почувствовал, что воздух уже пропитала ядовитая рассветная влага. Становилось холодно. — Ты все пугаешь меня, Леонтий. Кто же из дерева велосипед строит!?

— Ошибаетесь: Федосей Кузьмич потому из дерева строил свою машину, что иного не имел под рукой. И я из того выдумываю, что у меня перед глазом лежит.

— А скрываешься-то зачем? Чего тебе скрываться: пашешь землю, платишь подать…

— Плачу, Митрий Егорыч, — смиренно отвечал Леонтий.

— В чем же дело тогда?.. где тут собака-то зарыта?

— А можно, братец, не объяснять вам, в чем моя собака заключается? — тихо спросил Леонтий.

— Да не объясняй, пожалуй…

— Ну спасибо вам, братец, — сухо сказал Леонтий и встал.

Встал и Дмитрий, — как будто вспомнив, что в доме еще происходит свадьба. Они возвращались, оба неудовлетворенные разговором, который лишь забавлял и растравливал. Леонтий посвистывал. Взошла луна; можно стало разглядеть грубый ворс леонтиева пиджака. Оба молчали: два сильных, несравнимо разных вихря шли бок о бок по полю, сберегая до случая свою вертящуюся силу.

— Брат, — еле слышно и как-то по-человечески, наконец, позвал Леонтий, а Дмитрий ждал желанной разгадки леонтиевых ребусов. — Ты не думай, что я не верю в твой енот: верю… и даже очень. А только спросить я тебя хочу.

— Спрашивай, брат, — честно и прямо пошел ему навстречу Дмитрий.

Некоторое время они шли молча.

— Ты, братец, устриц ел?.. — вдруг и тихо спросил тот.

— …устриц? — вздрогнув, остановился Дмитрий. — Нет, не ел. Но почему ты об… этом?

— Я тоже, Митрий, не ел. А вот пришло на разум, точно смола налипла. Этого нельзя объяснить: ведь не словами думается. Я в книжке тут прочел, как один… мотатель жизни своей ел. И вдруг обидно и грустно мне как-то стало. Гляди, свадьба у меня, единственное торжество жизни, а без устриц. А ведь есть, есть они на свете. Мне бы даже не столь интересно ее съесть, сколь послушать, как она взвизгивает. Все и дело-то в том, что взвизгивает она! Знаете, братец, из-за этого одного любопытства стоило весь этот перекувырк устраивать. Ты как думаешь: душой можно ради устрицы пожертвовать?

Дмитрий оскорбленно безмолвствовал; идя чуть позади Леонтия, он сжал лишь кулаки, и боль в перевязанном пальце была ему теперь несказанно приятна. В эту минуту и леонтиево угощение, и весь его привет, и разговор он справедливо воспринимал как жесточайшее унижение.