Вор

— …ястребенка раз из гнезда достал, повозился денек. Надоел мне, я его кошке и отдал. Так вот, отец: молитвенный человек был… всю страстную неделю пыльное пятно со лба не сходило, а ведь замертво меня от него отняли. Вот ухо, видишь? В тот раз и надорвал мне. Ушей человеку оттого и дадена пара, на всякий случай. С тех пор я и перестал курносой бояться. Да и кто это выдумал, будто курносая? Вот врака-то! — За пеленой самозабвенья Аггей почти не видел Фирсова, а Фирсов еле справлялся с дыханьем, слушая сумасшедший аггеев полубред. — Никто не знает, а я знаю. В прошлый год она тут, в Дровяном переулке, жила. Платочек приспущен, а носок востроносенький, как у птицы. Как, бывало, пойду, так и встречу. То она на рынок идет, то будто из лавочки бежит. Дровяной переулок, девятый дом с угла…. Я раз вечерком проследил и вошел. — Аггей опустил глаза и переждал свирепую минуту. — А наутро она мне навстречу и прет, неживая-то… и будто керосин в бидоне несет, а? Во какая канитель-то получилась. — Он издевательски расхохотался. — А ты и поверил мне, балдюга? Вот и видно, что борода-то не такая у тебя…

— Уйду! — пригрозил Фирсов, и сам себе подивился, что охрип.

— Вот ты очки от ума носишь. Скажи: можно человека убивать? На войне и всяко. Я, пока у отца за пазухой сидел, все думал, что до мыши включительно можно, а выше нельзя. Эвон, наука-то на ухе зарублена! Я ведь мечтательный человек был… по ночам полуношницы вставал читать. А на войне, вот, и преклонился мой разум. Атака была, а местность чортова, названье Фердинандов Нос: холмище, и весь в дырках. Я первым проволоку порезал, бегу, а навстречу офицерик австрийский, сопляшка такой. Шашкой он на меня махнул, да о мой штык и напоролся. Я тогда занес приклад, а он смотрит в меня, вот как ты в меня сейчас смотришь: с молением. Глаз, вижу, облинял и мигает мне, ищет. Чего он искал, Федор Федорыч? (— А ведь верно: когда тебя прикладом бьют, смерть не на прикладе тогда, а в самом глазу!) Как он замигал, — врешь, думаю, через глаза влезть хочешь? Защурил я глаза…

— Невозможно жарко! — пробормотал Фирсов, обливаясь потом и привставая.

— Сиди! — приказал Аггей, толкая в колено. — А тут вскоре смотр. Нацепляет мне генералишко крест, поздравляет. А мне ястребенок на память взбежал: «Ваше, — говорю, — дорогое превосходительство, ведь я человека убил!» (— Глуп-то как был, а? Даже рассказывать совестно!) А он кричит: «Балда! Раз дают, значит — за дело дают!» Трое суток, как герой, просидел я за этот разговорчик, а понравилось. Работа, думаю, легкая, а отличают! Обозорнел вконец: как атака, штук семь наколю; как светлого воскресенья, атаки ждал. Руку раз отрезал и командиру принес… А в другой раз мертвого во второй раз убил. Сидел он возле лафета, я и хватил его от страсти. И, когда поборол я свой страх, пошло мне счастье на кресты. Как дали мне четвертый крест, самый золотой, снялся на карточку и домой послал: будто стою я весь в крестах, пуле пройти некуда! (Меня жениться тянуло: пускай, думою, девки заране влюбляются!) Папаша одобрение прислал… Ну, а как германская кончилась и другая началась, я и думаю, что теперь я герой, да и рука наметалась: могу и самолично заняться мастерством. Вернулся в родные места… — Аггей сердито погрозил пальцем: — Не подумай, что жалуюсь. Мне и без милости твоей тепло…

— И тебе не жалко… их? — дрожа от отвращения, спросил Фирсов.

— Мертвого не жалко, а только противно. Да еще скучно, пожалуй. Да мне и живых-то противно теперь!

Воспользовавшись передышкой, Фирсов снова кинулся записывать. Сверлило поясницу и сводило пальцы от поспешного писанья, но писал он вовсе не то, в чем каялся Аггей. В повести эпизод вышел несколько иным: при первой же армейской смуте Аггей прихлопнул того старика, который награждал его за первоначальные подвиги; убил просто из интересу и, пожалуй, из благодарности за полученную науку; убил и в генеральских эполетах снялся на карточку, каковая произвела на родине совершенный фурор.

— Рассуди теперь… — От горячего, дурного аггеева дыхания стали запотевать фирсовские очки: так близко надвинулся тот, а сзади Фирсова приходилась уже стена. — Я как-то голову ломал… вот, скажем, мокрый гранд!

— Это еще что такое? — И Фирсов бессознательно приготовился к отпору.

— А это вот… по-нашему называется! — И если бы Фирсов не отмахнулся во-время, долотообразный ноготь Аггея прочертил бы его по горлу.

— Ну, дохлятина! — зверея, огрызнулся Фирсов. — Вез жестов, пожалуйста!