Вор в ночи. Новые рассказы о Раффлсе

– Поздравляю вас, дорогой мой! – сердечно воскликнул Раффлс. Он будто помолодел на глазах.

– Я не уверен, что это обязательно, – кисло ответил Насмит.

– Но это наверняка очень интересно. И доказательство заключается в том, что вы идете на праздник, как и все остальные.

– Нет, не иду. Я живу там.

Думаю, Ниппер вспомнил имя собеседника, когда с силой опустил пятку на безответную плитку под ногами.

– Но вы же определенно собираетесь участвовать в школьном собрании, верно?

– Я не знаю. Если я это сделаю, могут быть неприятности. Я не знаю, что вы думайте об этой драгоценной схеме Раффлс, но я…

Клочковатая борода встала торчком, а зубы показались в проблесках усов, и во внезапной тираде, последовавшей за этими словами, мы узнали о его взглядах. Они были узкими, несдержанными и превратными, такими же, каких он придерживался, когда участвовал в школьных дебатах на первом году моего обучения. Но они были сказаны с его прежней энергичностью и все так же наполнены ядом. Года Насмиту мудрости не прибавили, но его внутренний энтузиазм не уменьшился, как не изменился и характер. Он говорил с большой силой и очень громко, и вскоре вокруг нас уже собралась небольшая толпа, но высокие воротники и широкие улыбки старых мальчишек помладше не сдерживали нашего притворного демагога. Зачем тратить деньги на человека, который мертв уже двести лет? Какая польза от этого для него или для школы? Кроме того, он лишь технически считается нашим основателем. Он не основал великую государственную школу. Он основал небольшую деревенскую гимназию, которая существовала полтора столетия. Значимой государственной школой она стала лишь в последние пятьдесят лет, и в этом нет заслуги благочестивого основателя. Кроме того, он был только номинально благочестивым. Насмит провел исследования на эту тему и все знал. И зачем бросать хорошие деньги на ветер ради бездарного человека?

– Много ли тех, кто поддерживает твое мнение? – поинтересовался Раффлс, когда агитатор сделал паузу, чтобы перевести дыхание.

Насмит посмотрел на нас сверкающими глазами.

– Пока еще не знаю, – сказал он. – Но мы увидим после сегодняшнего вечера. Я слышал, что в этот раз здесь соберутся совершенно разные люди, будем надеяться, что среди них будет несколько здравомыслящих. Среди нынешнего штата нет ни одного благоразумного человека, и я знаю только одного среди попечителей!

Раффлс воздержался от улыбки, когда мы встретились взглядом.

– Я уважаю ваше мнение, – сказал он. – Я могу даже сказать, что разделяю его в некоторой степени. Но мне кажется, что наша обязанность в том, чтобы поддерживать общественное движение, подобное этому, даже если оно не принимает направления или формы наших собственных идей. Я полагаю, что вы все равно пожертвуете хоть что-то, Насмит?

– Пожертвовать? Я? И не подумаю! Даже медного фартинга не внесу! – воскликнул непримиримый банкир. – Сделать это – значило бы отказаться от своей позиции. Я всецело не одобряю это и буду использовать все свое влияние для прекращения этого абсурда. Нет, мой дорогой сэр, я не только не подписываюсь под этим, но и надеюсь, что мое влияние заставит большое количество подписчиков отказаться от внесения средств.

Вероятно, я был единственным, кто увидел внезапное и все же незначительное изменение в Раффлсе: его губы чуть сжались, взгляд приобрел жесткость. Я, по крайней мере, мог бы предвидеть последствия еще тогда. Но спокойный голос не выдал его, когда он спросил, будет ли Насмит выступать на собрании. Насмит сказал, что возможно, и, конечно, предупредил нас, чего ожидать. Он все еще распылялся, когда наш поезд прибыл на станцию.

– Тогда мы вновь встретимся близ Филипп, – воскликнул Раффлс веселым тоном. – Вы были очень откровенны со всеми нами, Насмит, и я буду достаточно откровенен и скажу, что намерен дискутировать с вами!

Раффлса пригласил выступить его старый друг из колледжа и по совместительству новый директор школы. Но мы должны были остановиться не в главном корпусе, а в корпусе, где жили, будучи мальчиками. Здание довольно сильно изменилось: пристроили крыло, провели электричество. Но четырехугольный двор и спортивные площадки выглядели абсолютно так же, как и плющ, который все так же обвивал окна кабинетов, ни став ни на миллиметр толще, а в комнате одного мальчика мы заметили традиционное изображение моста Чаринг-Кросс, которое передавалось из комнаты в комнату с тех самых пор, как сын подрядчика продал его, уходя из школы. Там все еще находилась и чуть полысевшая игрушечная птица, которая была моей, когда она и я принадлежали Раффлсу. И когда мы все шли на молитву, проходя через дверь, обитую зеленым сукном, которая все еще отделяла корпус учителей от корпуса мальчиков, всегда находился мальчишка, который занимал место в проходе, чтобы дать знак молчания остальным, собранным в зале. Картина, открывшаяся моему взору, абсолютно не изменилась, все было таким же, как в старые забытые дни. Только мы больше не были ее частью – ни душой, ни телом.