Вор в ночи. Новые рассказы о Раффлсе

И я без малейшего колебания повел его через простые деревянные ворота по длинной дороге в форме полумесяца. На каждом конце дороги мы увидели еще по одним воротам, но между ними не было ни единого здания, как не было и огонька, пока мы вплотную не подошли к нужному дому. Форма и высота окон, в которых горел свет, шелест, словно шепот, лавров, само ощущение гравия под ногами сразу же вспомнились мне, как и сладкий, расслабляющий, незабываемый воздух, который я вдыхал все глубже с каждым новым вздохом. Осторожно приближение к старому дому было для меня как возвращение назад в детство, и все же пока я не ощущал никаких угрызений совести. Я был слишком взволнован, чтобы почувствовать немедленное раскаяние, хотя прекрасно осознавал, что совсем скоро буду жалеть о каждом своем шаге. Я не врал, когда написал, что ощущаю позор и по сей день за ту ночную работу. И мое раскаяние настигло меня еще до рассвета. Но находясь там, я не чувствовал этого.

Окна в столовой, обращенные к дороге, ярко светились. С дороги можно было легко все разглядеть, заглянув через венецианские жалюзи в комнату, но мы все же не сделали этого. Раффлс никогда бы не подверг меня настолько беспричинной и ненужной опасности, но он последовал за мной без единого слова. Я могу только заявить, что все обошлось, и мы оба получили награду. Через устаревшую модель жалюзи мы легко разглядели каждый дюйм живописно накрытого стола. Миссис Гильмард все еще сидела за столом, но она была единственной леди и одета так скромно, как я и пророчествовал; вокруг шеи поблескивала нитка жемчуга, но на ней не было заметно мерцание изумруда или блеска бриллианта, как не было и сверкающей тиары в ее волосах.

Я схватил Раффлса за руку в знак своего триумфа, и он кивнул, пока рассматривал комнату полную раскрасневшихся охотников на лис. За исключением одного полосатого костюма, очевидно принадлежавшего сыну-наследнику, все мужчины были одеты в вечерние наряды багрового цвета, поэтому их лица соответствовали цвету их пиджаков. Громадный человек с большим красным лицом и подстриженными усами занимал место моего бедного отца, он был тем, кто заменил наши плодоносные виноградники вонючей конюшней, но я не мог не сказать, что он выглядел вполне доброжелательным великаном: удобно расположив свое тучное тело, он слушал, как молодые наездники хвастаются своей доблестью или подробно описывают неудачи.

И на минуту мы тоже заслушались, прежде чем я вспомнил о своих обязанностях и повел Раффлса к задней части дома.

Не было более легкого дома для проникновения. Я чувствовал это остро даже будучи мальчишкой, когда, по пророческой иронии, грабители были моей детской фобией, и я каждый вечер заглядывал под свою кровать в поисках ужасных преступников. Окна-эркеры на цокольном этаже были основой для бессмысленных балконов у окон первого этажа. У этих балконов были декоративные железные перила, к которым даже менее изобретательная веревочная лестница, чем наша, могла быть с легкостью приспособлена. Раффлс принес ее с собой, обвязав вокруг талии, и он также нес трость с фонариком, чтобы зафиксировать лестницу на месте. Он развернул лестницу и воспользовался тростью в укромном уголке перед красными кирпичными стенами, где я когда-то играл с самим собой в сквош по праздникам. Исследовав участок в свете звезд, я даже нашел след от проведенной мною белой линии вдоль красной стены.

Впервые я почувствовал хоть что-то только после того, как мы забрались в мою старую комнату и прошли по освещенной площадке в лучшую спальню тех дней, которая принадлежала хозяевам дома. Войдя внутрь, я действительно почувствовал себя червем. Большая медная кровать занимала место старой кровати с балдахином, на которой я впервые увидел белый свет. Двери были теми же, мои детские руки держали эти самые ручки. И там был Раффлс, взломавший дверь с помощью буравчика и клина и сейчас тихонько закрывавший ее за нами.

– Та дверь ведет, конечно же, в гардеробную? Тогда ты мог бы заняться внешней дверью в гардероб, – прошептал он, – но только не средней Банни, если, конечно, сам не захочешь. Драгоценности могут быть там, если их здесь нет.