Вор в ночи. Новые рассказы о Раффлсе

Я бы не стал обвинять себя только для того, чтобы начать оправдываться после этого. Тем не менее чувствую себя обязанным заявить, что прошло уже много лет с тех пор, как наше владение перешло к чужестранцу, против которого у меня были свои предрассудки, которые служили мне чем-то вроде оправдания. Он расширил и изменил дорогой мне старый дом почти до неузнаваемости, ему не нравилось ничего, что сохранилось с тех дней, когда мы им владели. Тот человек был настоящим фанатичным охотником, и там, где мой дорогой отец выращивал призовые персики под стеклом, этот вандал вскоре возвел конюшню для породистых лошадей, которые, в свою очередь, тоже занимали призовые места на выставках по всей стране. Дом находился на юге, и не было ни единого случая, чтобы я не отмечал, приезжая туда, очередное исчезновение оранжереи и соответствующее расширение конюшен. Не то чтобы я когда-либо ступал на ранее принадлежащую нам землю с того самого дня, как мы ушли, но в течение нескольких лет я не раз заезжал к старым друзьям по соседству и никогда не мог устоять перед соблазном навестить места моего детства. И насколько это было видно с дороги, у которой дом и располагался, – сам дом оказался единственным, что лошадник оставил неизменным.

Еще одно мое оправдание может не иметь никакого смысла для многих читателей, но для меня тогда оно стало решающим. Это было мое страстное желание в тот период «должным образом исполнить свою роль» в преступной игре с Раффлсом. Он всегда настаивал на равноценном разделении полученных от трофеев денег; это было моей заботой – заслужить свою долю. До сих пор я был полезен только в чрезвычайной ситуации, весь результат любого реального успеха неизменно принадлежал Раффлсу. Он всегда придумывал идею. Этой традиции я стремился положить конец и был готов применить любые способы и средства, чтобы воплотить свой недобросовестный план. Во всей Англии был лишь один дом, каждый дюйм которого мне был известен, а Раффлсу было известно о нем лишь то, что я сказал ему. На этот раз я должен был вести его, а Раффлс должен был следовать за мной, нравится ему это или нет. Он и сам это понимал, и я думаю, что ему эта идея понравилась даже намного больше, чем то, что мне придется осквернить дом своего детства. Но я ожесточил сердце, а его чувства были слишком хорошо подавлены, чтобы заставить его протестовать против моей идеи.

Я в своем упрямстве пошел на крайние меры. Я начертил схемы всех этажей по памяти и даже навестил друзей, живущих в окрестностях, только ради того, чтобы сделать снимки дома, расположив фотоаппарат над старой садовой стеной. Даже Раффлс не мог сдержать удивления, его брови удивленно взмыли вверх, когда я однажды утром показал ему собранные материалы в Олбани. Но он не перестал открыто критиковать сам дом.

– Построен в конце шестидесятых, как я могу наблюдать, – сказал Раффлс, – или же в начале семидесятых.

– Да, так и есть, – ответил я. – Эта догадка достойна детектива из шестипенсового рассказа, Раффлс! Как ты узнал?

– Эта шиферная башня над крыльцом, с мансардными окнами и железными перилами и флагшток на вершине – просто характерная черта того периода. Ты можешь увидеть их почти в каждом доме определенного размера, построенном около тридцати лет назад. По-моему, это самые бесполезные добавления к дому.

– Наша не была бесполезной, – ответил я с некоторой теплотой. – Это была моя святая святых в праздники. Я выкурил там свою первую трубку и написал первые стихи.

Раффлс положил ладонь мне на плечо:

– Банни, Банни, ты способен ограбить свое старое жилище, но все же ты не способен услышать плохого слова о нем?

– Все не так, – сказал я безжалостно. – Башня была там в мое детство, но человека, которого я хочу ограбить, не было.

– Ты действительно хочешь это сделать, Банни?

– Даже в одиночку, если это будет необходимо! – заявил я.

– Не в этот раз, Банни, только не в этот раз, – возразил Раффлс, смеясь, и встряхнул головой. – Но как ты думаешь, у нового владельца достаточно ценностей, чтобы оправдать нам столь далекую поездку?

– Столь далекую?! До дома меньше сорока миль, если воспользоваться железной дорогой Суррея[3].

– Это как сотня миль по другим железнодорожным путям. И когда ты планируешь поехать туда?

– В пятницу.

– Мне не нравится пятница, Банни. Почему именно тогда?

– Это ночь их ежегодных скачек. Они заканчивают сезон этим событием каждый год, и обрюзгший Гильмард всегда занимает призовые места со своими чистокровными скакунами.

– Ты имеешь в виду хозяина своего старого дома?

– Да, и после скачек все гости ужинают с размахом, – продолжал я. – Из гостей у него приятели-охотники и его жокеи. Если полка с наградами не застонет под новой грудой призовых кубков, в этом не будет вины наездников и старый Гильмард все равно проведет праздничный ужин.

– А, так это просто охота за кубком, – заметил Раффлс, проницательно рассматривая меня через дым сигарет.