Ворчание ездового пса-2

Слава богу, все это обошлось и сомнения отпали вместе с рисками и возможностями.

Короче, чувство слабости, такое естественное для женщин, – я прекрасно ощущаю, будучи мужчиной. Но это чувство скорее из эмоциональной области. А так, видимо, есть во мне житейская неторопливая настырность, упорство, позволяющие достигать успехов там, где отступают казалось бы сильные по жизни мужики.

Но все это – было и ушло. Теперь же – слабость старости, и никуда не попрешь.

А Татьяне Назаровой за стихи спасибо. «Ах, какая женщина!»

Перечитываю прошлогодние записи и сам себе удивляюсь: как же я нынче вкалывал! Немудрено, что сердце надсадил. Ну, теперь‑то уж третьего звоночка ждать не собираюсь, буду сугубо беречься. Все что мог, до семидесяти лет сделал; теперь – только гомеопатическими дозами, в меру, по–стариковски. И как бы я ни пыжился, что в 70 еще вроде ничего… хрен там: как раз ничего уже и не осталось, одна оболочка.

Надя теперь ворчит, что я стал часто жаловаться на усталость. Так она ведь, усталость эта, у меня теперь постоянно, и я очень боюсь перетрудиться.

Умер Юрий Любимов. С глубоким прискорбием… на 98–м году жизни.

Я единственно завидую таким долгожителям в том, что они занимались любимым делом до самой могилы. Хотя, справедливости ради, следует сказать, что последние годы великого режиссера были омрачены склоками в его окружении; деда просто вытурили из театра. Креаклы, что с них взять.

Что касается его знаменитого театра на Таганке… я не театрал и там не был. Все это происходило так давно, что уже и те окатарсиированные люди перемерли… и страна пришла.

Узок круг этих счастливчиков. Страшно далеки они от замкадского народа.

Нина Ядне пишет мне хвалебные оды. Она тяжело переживает смерть мужа. Пыталась было отвлечься на написание неуклюжего городского романа, но разочаровалась и снесла его с Прозы, оправдываясь тем, что, мол, он нуждается в хорошей правке…

Вот это для творческого человека тяжелее всего. К счастью, я успел остановиться и не выложил на суд читателей ни одной неудовлетворительной или неотделанной вещи. Да, собственно, я таковых и не сотворил ни одной.

Как‑то надо ее поддержать; она призналась, что мои письма вытаскивают ее из одиночества.

Почитывая философствования интеллектуалов во «Взгляде», отмечаю в себе ряд определенно положительных качеств.

На мое мировоззрение не шибко‑то наложился пресс урбанизма. Я прекрасно знаю, что, как и из чего получается в реальной жизни. Я далек от жизни виртуальной, она мне не по душе. Зато умею пользоваться лопатой и молотком. Мне чужд вещизм. Мне неинтересны разборки планктона. Я не нуждаюсь в постоянном бандерлогическом общении. Меня не трогает абстрактная философия. И так далее. В результате делаю вывод: я, Ершов, – сам по себе.

Не я к кому‑то прислушиваюсь – теперь ко мне прислушиваются. То есть: все эти прибамбасы не дают большинству планктона твердой уверенности ни в чем. А я – уверен.

В чем мое отличие от модных и знаменитых пейсателей современности? В том, что они – писатели по профессии и, кроме как высасывать из пальца, ничего в жизни не умеют. А я прожил большую жизнь в самолете, а вторую – с лопатой, а уж третью, в старости – литературную. И не могли две первых не отразиться на третьей.

Моя уверенность и знание реальной жизни привлекают молодежь. Да, многие меня не приемлют, многие плюются, многие отскакивают на бегу. Я – типа столб на их пути. Но когда иного шатает от обилия жизненных перипетий, он таки стремится ухватиться за этот столб, обретает устойчивость и потом пишет мне благодарные слова.

Огромно количество людей, хотя бы открывающих мои Летные дневники. Все отмечают именно их жизненность, реализм. А то.

Хвастайся, не хвастайся, а вот оно – реальное признание твоих трудов, вымученных в сомнениях и опасениях. Ледокол шел верным курсом, хоть иной раз и в тумане.

Теперь уже, если кто по глупости своей и вздумает упрекнуть Ершова в мелочах, Ершов на это не должен вообще обращать никакого внимания. Ну, там… комары зудят.

Вот главный подарок мне к 70–летию. Вот итог.

Пусть мои книги несовершенны в литературном плане. Пусть литературоведы морщатся. Но в этих опусах интереса и пользы для людей больше, чем в творениях всех этих сорокиных и пелевиных. Зоилы это интуитивно понимают. Плюс эксклюзивность темы. Ведь так больше никто и не взялся распахивать поднятую мной дернину. Есть блоги, живые там журналы… но книги, равной моему Ездовому псу, так и нет. И не будет. Здесь я попал в свою узкую нишу. И если критики меня не замечают – тем хуже для критиков. Зато замечают читатели – а я писал именно для них.

Дневниковая запись в марте 2009 года:

…«Индивидуальность Личности дорогого стоит. Надо выстрадать».

И там же:

…«Что ж: мне выпало писать в такое вот безвременье. Может, потом, со временем, признают меня.

А что – хочется славы при жизни?

Нет, скорее – признания, и я успокоюсь. Мне важно, чтобы имя мое утвердилось».

Ну, теперь‑то – успокоился? Утвердилось?

Теперь‑то да. Прошло аккурат 15 лет, как я взялся писать для людей.