Ворон

Над берегами седыми
Деревья в белесом дыме,
Внизу – невидимый плес
В тускнеющих пятнах слез.
То там, то здесь вырастают
И тают – тают – тают
Круги блуждающих лун:
Плывут над россыпью звездной
Подобьем белых лакун,
Но поздно – поздно – поздно —
Двенадцать на лунных часах[43],
И месяц, чей блеск неверный
Измерен на лунных весах
(Уж верно, не самый скверный!),
На горный спустился пик,
И конус вершины мрачной
В сердце его проник,
Клубок размотав прозрачный:
Струистый наброшен плащ
На сумрак морей и чащ,
На крыши домов, на долы,
Где сон разлился тяжелый,
Где духи крылатые спят:
Они с головы до пят
Облиты волною чистой,
Как будто в крипте лучистой
Уснули – навек – навек —
О сладость смеженных век!
Но лунное покрывало
Уносится ввысь к утру,
По воле случайного шквала,
Похожее на ветру
На нечто, летящее косо, —
На желтого альбатроса[44].
Назавтра другая луна[45]
В дело пойти должна
(Что экономно едва ли), —
О солнечном покрывале
Уже мечтает Земля,
А прежнее – лунное – тает,
Лишь бабочки, что летают
В заоблачные поля
Под градом крупиц блестящих,
Приносят нам образцы
Заветной лунной пыльцы[46]
На крылышках шелестящих.

To Helen [47]

Helen, thy beauty is to me
        Like those Nicean barks of yore,
That gently, o’er a perfumed sea,
        The weary, way-worn wanderer bore
        To his own native shore.

On desperate seas long wont to roam,
        Thy hyacinth hair, thy classic face,
Thy Naiad airs have brought me home
        To the glory that was Greece,
And the grandeur that was Rome.

Lo! in yon brilliant window-niche
        How statue-like I see thee stand,
        The agate lamp within thy hand!
Ah, Psyche, from the regions which
        Are Holy-Land!

К Елене

Елена[48]! Мне твоя краса,
Как те никейских странствий чёлны,
Что, ветром полня паруса
И грудью рассекая волны,
На родину стремленья полны.

Лицом классическим твоим
И дивным обликом наяды[49]
Ведом я, словно пилигрим,
Ко славе, чем была Эллада,
К величью, чем являлся Рим.

В окне, – о вон оно, вдали! —
Лампада из агата, – с нею
Стоишь, как статуя, темнея,
Насельница Святой Земли,
Психея!

Israfel [50]

And the angel Israfel whose heartstrings

are a lute, who has the sweetest voice

of all God’s creatures.

Koran