Ворон и ветвь

Экономка была столь убедительна в рассуждениях, что хоть и повторяла то, что Женевьева сама себе твердила который день, а невольно закрадывалось подозрение, не хочет ли Агнеса и впрямь сменить хозяина. Да, отец Экарний прежней воли ей не даст, но понятливые и послушные слуги нужны всем. Женевьеву даже затошнило от страха, стоило представить, что она снова попадет в монастырь. Пусть и не в подвал, но под заботливый и очень старательный пригляд отца-настоятеля, для которого она и ее дети – кость в горле.

Увы, без помощи экономки им было не вырваться, и Женевьева, превозмогая страх, от которого низ живота сводило болезненной судорогой, пообещала Агнесе, что в столице найдет управу на монастырь и непременно вернется в замок – рожать будущего барона Бринара.

– Хвала Свету Единому, – осенила себя стрелой экономка, услышав от бестрепетно лгущей Женевьевы, что матушка Рестинат сказала с полной уверенностью – мальчик. – Наследник.

А в памяти ломкими тяжелыми льдинками стыли слова человека из часовни: «Сын или дочь Бринара не будут владеть его наследством, раз уж я не могу владеть своим». Нет, бежать отсюда! Бежать как можно дальше! В столицу, где, по слухам, умирает король Ираклий. Затеряться в суматохе по случаю коронации наследника, спрятаться, забиться в какую-нибудь нору, а потом уехать в Молль. Не найдет! Ни за что не найдет в славной и священной земле, в которой нет уголка, где не слышался бы трижды в день звон святых колоколов. Бежать, как из горящего дома, не думая о богатстве, спасая лишь самое ценное – детей. Детей…

Хлопотала Агнеса, собирая в дорогу теплое шерстяное белье и чулки, плакали прозрачно-желтыми восковыми слезами свечи, которых экономка больше не жалела для нежеланной, но необходимой хозяйки замка. А Женевьева бездумно перебирала шкатулку с рукоделием, остановившись лишь от резкой боли – слишком сильно сжав клубочек шелковых ниток, уколола палец спрятавшейся в нем иголкой. Вздрогнула, глянула, будто удивляясь, на выступившую каплю крови, поспешно бросила нитки обратно в шкатулку, чтобы не испачкать белоснежный шелк. Глубоко вдохнув и выдохнув, чтобы успокоить забившееся вдруг сердце, окликнула Агнесу:

– Матушка Рестинат еще в замке?

– Да, госпожа баронесса, с мэтром Каншером сидит.

– Что же, ему лучше?

Женевьева аккуратно уложила рукодельные припасы поплотнее, освобождая место для бутылочки темного стекла, туго заткнутой деревянной пробкой. Но ставить ее в шкатулку не стала, только тронула холодный выпуклый бок и тут же отдернула пальцы, словно обожглась.

– Лучше, госпожа баронесса. В себя уже пришел, есть попросил. Справлялся о делах и вам передал почтение. Эту шаль укладывать?

Женевьева мельком глянула на вышитую ткань в руках Агнесы, покачала головой:

– Не стоит. Она летняя, пока не пригодится, а после солнцеворота мы вернемся.

Дома она бы назвала день по имени святого, чью память следовало в него чтить, но в этой дикой стране даже те, кто считает себя истинно светолюбивыми, лучше знают нечестивые праздники своих предков, чем церковный канон. Скажи той же Агнесе про день святого Амасвинда – и экономка призадумается, а солнцеворот – понятно любому местному несмышленышу.

Только вот про возвращение Женевьева тоже солгала, и вышитая шаль, окаймленная дорогим корсиланским кружевом, ее не дождется. Пальцы снова потянулись к флакончику, просто потрогать, как тянет расчесать зудящее место, но Женевьева запретила себе глупую слабость – еще заметит внимательная экономка.

– Готово, госпожа баронесса. Как вы велели – только самое нужное.

Сундук и вправду оказался небольшим, крепкий мужчина с таким без особого труда управится, но Женевьева всерьез боялась, что и этой поклажи будет слишком много. Слуг из замка в городе придется отпустить обратно и нанять новых, чтобы ничто не смогло навести на след, но надежного человека еще попробуй найди. Что ж, не стоит думать о подгоревших пирогах, когда мука не молота. До города еще надо добраться.

– Хорошо, Агнеса, – сказала Женевьева, чувствуя, как саднят губы от любезной и спокойной улыбки, слишком часто застывавшей на них в эти дни. – Идите и позовите ко мне Рестинат. И напомните про тинктуру от кашля, что она обещала сварить.

Молча поклонившись – учтивые приседания у здешней прислуги были не в чести, – Агнеса исчезла, и Женевьева вздохнула чуть свободнее, словно присутствие экономки давило незримой тяжестью. Как же она устала врать, а ведь все только начинается.

Денег в заветном сундучке покойника-барона оказалось немного – куда меньше, чем ожидала Женевьева увидеть после осенней продажи шерсти и прочего хозяйственного припаса. Возможно, у Каншера есть расписки и векселя, но их брать нельзя. Или можно? Если обналичить сразу, перед тем как скрыться, то почему бы и нет?

Женевьева устало потерла виски. Деньги – это важно, об этом обязательно надо подумать, но в мыслях только темный флакончик с резко пахнущей маслянистой жидкостью, тщательно отмеренной Рестинат. А вот и знахарка, легка на помине.

– Зачем звали, госпожа баронесса? Говорено уже все, нового не скажу.