Воронеж – река глубокая

— Я? — усмехнулся Колька.— Толкается... И чело­века обидел.

Появляется Вовка Шкода...

— Шкода у нас на курсах шубу украл,— говорю я.— Сержант попугал его, не сдал никуда. Все законно. Определить никогда не поздно.

— Украл? Не знаю я такого слова,— притворно удивляется Колька.

— Так она сама со мной пошла,— говорит Шко­да.— Фрайеров развелось. Ты, Ласточка, не тяни... Рога обломаешь. На кого прешь, черт рогатый!

— Я черт?! — возмущаюсь в свою очередь. Я осме­лел — из клуба выбегает Галя, еще несколько девчонок, за ними ухажеры-военные.— Кого ты знаешь? — делаю я рывок в сторону Шкоды. Я обязан это сделать: меня оскорбили.— Кто за тебя слово-то скажет?

— За меня люди скажут, а кто за тебя мазур держать будет? Ты воевал, у тебя медаль. Сними ее, а то оторвут.

— За медаль убью!

— Ты за медаль не прячься, сам одерживайся,— подает голос кто-то.— За всякого фрайера горб под­ставляешь, бери, носи.

Они «правы» и давят на меня в сто атмосфер.

— Чего говорит? — возмущается Зинченко. Лучше бы он молчал. Большой, а хуже ребенка.

— За что на горло встали! — завопил, как кликуша, Шкода и... наткнулся на Галю. Галя с ходу бьет ко­ленкой Шкоду в пах, тот, взвыв от боли, падает на землю и катается по тротуару.

— Кому жизнь надоела? — спокойно спрашивает она. Тебе?

Ее появление и то, что она свалила Шкоду, оше­ломляет его дружков.

— Сейчас хватать будут,— говорю я малолеткам, и те в момент исчезают.

— В чем дело? Что произошло? — подбегают воя­ки. Что за паника?

Понимаешь, всякое хулиганье... Развелось в раз­валинах,— начинает разглагольствовать Зинченко.

— Давай иди,— говорю я ему.— Вопрос исчерпан. Было недоразумение... Все выяснено.

— А что с парнем? — показывают на Вовку Шкоду вояки.

— На коленку девушки нарвался,— объясняю я.— Бобо ему сделали, может быть еще мужчиной останется.

Я выручаю Шкоду не потому, что не жалко его, действует не солидарность: отношения подростков — это наши отношения, и взрослых путать в них не след, тем более вояки сегодня здесь, завтра в другом месте, а мне жить в Воронеже, где один клуб, один базар и с братьями-разбойниками никак не разминуться.

Пошли танцевать! — берет меня под руку Галя.

— Не умею.

Научу. Пошли. Аккордеонист вышел.

Когда мы возвращаемся в клуб, на деревянной сцене сидит слепой старик, играет на аккордеоне. Я знаю его, фамилия Майер. У него была еще внучка, Рита, училась играть на пианино. Мы вместе были в эвакуации. Все в городе мне знакомы и меня знают, ведь живу-то я в своем городе.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Степа-Леша собирается на фронт. Отметился у ко­менданта города, но на вокзал не пошел.

— Ласточка,— сказал он,— за билетом пойдешь ты. Застрял я здесь из-за недоразумения. Вышел на станции, хотел купить картошки, рыночек у вокзала, тут с вокзальной комендатуры хватать торговок начали... Я вмешался. Слово за слово, стулом об стену и набузил. Мне руки крутить. В вагон вскочил, рюкзак в зубы, а они по поезду бегут, я в окно и ушел. Потом у вас поселился. Теперь из города не выбраться... Железнодорожная комендатура запомнила мою личность... Точно! Схватята Так что выручай, Ласточка.

— Хорошо,— пообещал я.

Мы собирали в путь названого брата. Серафима Петровна выстирала его белье, портянки, носки. При­несла полмешка пшеницы и засадила дочек молоть муку на самодельной мельнице.

Помол получался крупный, как песок, но пирожки не рассыпались. Серафима Петровна жарила пирожки с капустой на настоящем коровьем масле.

Мы в свою очередь с Рогдаем сходили в магазин, отоварились. Отдали моряку табак, сахар.

— Ребята,— смутился Степа-Леша,— куда вы несе­те, доберусь, в солдатском третьем вагоне никто с голоду не помирал — братва выручит.

— Нечего побираться,— возмутилась Серафима Петровна.— Из дома едешь.

Последние дни Серафима Петровна вела с Лешей- Степой душеспасительные беседы. Философствовали они до петухов, и все за жизнь, за правду...

Рогдай поссорился с Елкой и заявил, что женщины дуры до безнадежности.

— Почему? — встряла Серафима Петровна.— Раз­ве твоя мама глупая? А она ведь тоже была когда-то девчонкой.

— Мама ни при чем,— ответил Рогдай.— Я про остальных.

— Неужели я глупее тебя? — спросила Серафима Петровна.— Я тоже была когда-то девчонкой.

— Между прочим, он где-то прав,— поддержал Рогдая Степа-Леша.— Если, конечно, говорить без предрассудков. С государственной точки зрения. Напри­мер, я бы ограничил прием девчонок в вузы. Учат их. учат, потом замуж выходят. Была мода — женщина- капитан, женщина-летчик. Какой из бабы капитан? В море напряжение физическое и моральное, а женщи­на... Она живет эмоциями, и если становится «мужчи­ной», то она перестает быть женщиной. Холодная, рассудочная женщина — это издевательство над приро­дой.

— Так, так,— сказала Серафима Петровна.— Вы­ходит, жизнь женщины состоит из трех «К» — кирха, кюхен, киндер?