Воронята

— Плохо спала? — поинтересовалась Блю.

— Плохо, — откликнулась Персефона. И тут же спохватилась: — О, это, впрочем, не совсем так. Придется мне все-таки пользоваться собственными словами.

— Чем занимаешься?

Одним из обычных занятий Персефоны была ее бесконечная диссертация на степень доктора философии, но поскольку для этого процесса требовалась дикая музыка и частые перекусывания, она старалась не углубляться в эту работу во время утренней суеты.

— Да так, мелочами, — досадливо ответила Персефона. А может быть, задумчиво. Разницу определить было трудно, а Блю не любила задавать лишних вопросов. У Персефоны был любовник или муж, который не то умер, не то уплыл за моря, — когда дело касалось Персефоны, дознаться подробностей было непросто — и она, похоже, скучала по нему или, по меньшей мере, обращала внимание на его отсутствие, что само по себе было примечательно для Персефоны. Но, опять же, Блю не любила задавать лишних вопросов. От Моры Блю унаследовала нелюбовь к таким зрелищам, как плачущие люди, и потому всегда старалась избегать в разговорах таких поворотов, какие могут привести к слезам.

Персефона повернула лист бумаги так, чтобы Блю смогла увидеть написанное. Там оказалось всего лишь слово «три», написанное три раза тремя разными почерками, а ниже, на расстоянии в несколько дюймов, Персефона записала рецепт торта с банановым кремом.

— Все важное повторяется трижды? — осведомилась Блю, повторив одну из любимых фраз Моры.

Персефона подчеркнула в рецепте слова «столовая ложка» рядом с «ванили».

— Или семь раз, — произнесла она странным, потусторонним голосом. — Очень много ванили. Можно подумать, что это опечатка.

— Можно подумать, — повторила Блю.

— Блю! — крикнула Мора. — Ты еще здесь?

Блю промолчала, потому что Персефона терпеть не могла визгливых звуков, а ответный крик в ответ матери получился бы как раз таким. Вместо этого она сказала:

— Я кое-что нашла. Ты никому не скажешь, если я тебе это покажу?

Конечно, вопрос был глупым. Персефона очень редко рассказывала что-нибудь кому-нибудь, даже если речь шла не о секретах.

Когда Блю протянула тетрадь Персефоне, та спросила:

— Я должна ее открыть?

Блю всплеснула руками. Да, и немедленно. Она в нетерпении раскачивалась на кровати, пока Персефона с ничего не выражающим лицом перелистывала страницы.

— Ну, и?.. — спросила наконец Блю.

— Очень мило, — вежливо ответила Персефона.

— Это не мое.

— Я вижу.

— Кто-то забыл это в «Ни…». Постой, а почему ты так решила?

Персефона перебрасывала страницы взад-вперед. Ее тоненький детский голосок звучал так тихо, что Блю приходилось напрягать слух, чтобы разобрать слова.

— Сразу видно, что тетрадь мальчика. К тому же ему потребовалась целая вечность, чтобы отыскать все это. А ты уже нашла.

— БЛЮ! — яростно заорала Мора. — Я БОЛЬШЕ НЕ СТАНУ ПОВТОРЯТЬ!

— Как, по-твоему, что мне с этим делать? — спросила Блю.

Как и сама Блю прежде, Персефона провела кончиками пальцев по разнокалиберным наклейкам. Блю поняла то же самое, что и Персефона: если бы тетрадь принадлежала ей, она просто переписывала бы туда нужную информацию, но не стала бы вырезать и клеить. Фрагменты были интересными, но не такими уж необходимыми; того, кто составлял эту тетрадь, увлекала сама охота, процесс поиска. Эстетические особенности тетради не могли быть случайными — она представляла собой произведение искусства в академическом смысле этих слов.

— Что ж, — сказала Персефона, — прежде всего тебе стоило бы выяснить, чья это тетрадь.

Блю пожала плечами. Этот ответ лежал на поверхности; именно его можно было бы ожидать от Моры или Каллы. Конечно, она и сама знала, что тетрадь нужно вернуть ее законному владельцу. Но ведь, если просто так, это же неинтересно!

— И еще, — добавила Персефона, — я думаю, что тебе стоило бы выяснить, так ли это на самом деле, согласна?

Глава 12

Утром Адама не оказалось возле почтовых ящиков.

Когда Ганси в первый раз приехал сюда, чтобы захватить Адама в школу, он проехал до самого дома. Точнее говоря, он воспользовался площадкой перед домом, чтобы развернуться в ту сторону, откуда приехал. Дорога представляла собой всего-навсего колею через поле — ее даже подъездной дорожкой нельзя было назвать, — и с первого взгляда нельзя было поверить, что она ведет к жилищу, тем более к нескольким. А когда Ганси добрался до дома, все обернулось еще поганее. Увидев на Ганси джемпер Эглайонби, отец Адама вылетел на улицу, тарахтя всеми цилиндрами. Не одну неделю после этого Ронан называл Ганси «Д.Б.Ф.», где «Д» означало «Добрый», «Б» — «Богатый», а «Ф» — неизвестно что.

С тех пор Адам поджидал Ганси там, где кончалась асфальтированная дорога.