Воронка бесконечности

Высокая для своих лет девчушка, копна или, скорее, грива, золотистых, с рыжинкой, густых волос на тоненькой шейке. Забавно торчали в разные стороны косички, из которых, сколько ты их ни заплетай снова и снова, сразу же выбивались непослушные прядки волос. А еще встрепанная перепутанная челка, живая такая мордашка, наблюдательные смышленые зеленоватые глаза – слишком смышленые, и сама чересчур уж сообразительная, шустрая, резвая, подвижная, как пацан. Ну совершенно мальчишеские повадки: она все время норовила то залезть на ближайшее дерево, то методично проинспектировать какой-нибудь подвал.

– …Так похожа на тебя в детстве, – сказал он.

Олежка приносил для Анечки из Холодильника — с какого-то предприятия, расположенного неподалеку от Казанского вокзала, где он работал механиком, – настоящее масло, пахнущее маслом, и свежее молоко, даже не похожее на молоко. Таких продуктов мы никогда и не пробовали… Мы так старались, чтобы моя дочка не заметила ничего подозрительного, когда ездили вместе с Анечкой на дачу в Ильинское, где летом пасла своего маленького сынишку Аленка. В начале нового учебного года мы собрались большой компанией одноклассников в доме у Аленки – отмечали двадцать лет нашего знакомства, которое началось еще в пятом классе. Привели с собой детей. Было шумно и весело: танцы, игры, музыка, детский смех, гомон, возня, – весь дом ходил ходуном.

Если встречаться дома было невозможно, мы часто виделись по вечерам, а иногда и днем, ходили в театр или в кино как в те, старые дни… Ведь он и теперь работал в смену и в какие-то дни был свободен, а я как раз вносила последние изменения в свою кандидатскую диссертацию и к тому же ходила на работу в академический институт только в явочные дни, два-три раза в неделю. Много ездили и по моим делам. Я как раз развозила экземпляры распечатанного текста диссертации своим оппонентам, научному руководителю, ведущей организации. Олежка сопровождал меня повсюду, таскал тяжеленную сумку с моей рукописью и взятыми в библиотеке книгами, целыми часами, как в то давнее время, ждал меня на улице.

Правда, в те дни осени и зимы дневные прогулки по московским улицам или посещения кинотеатров становились совсем не безопасными… Хозяином Кремля и страны был в тот год бывший хозяин Лубянки – высокий широкоплечий человек с нездоровым желтовато-серым цветом лица, острым крючковатым, каким-то хищным, носом и таким же хищным – острым, пронзительным, недобрым взглядом. Вот уже несколько месяцев неизлечимо больной народный лидер неустанно боролся за укрепление трудовой дисциплины в стране – по всему Советскому Союзу была объявлена программа перехвата нарушителей. Потенциальных тунеядцев стали останавливать на улице в рабочее время, отлавливать на выставках, в кинотеатрах… А с портретов очередного вождя на улицах смотрел на возможных недисциплинированных прогульщиков и лентяев первый человек Кремля. Его сухие губы были поджаты в ниточку, недружелюбный, подозрительный, жесткий – ледяной – взгляд пронзал, прожигал насквозь.

…Нам было очень, очень хорошо вместе. Все было так же, как тогда. Почти также. Конечно, если он не напивался, а это с ним, конечно же, случалось время от времени. Тогда он вел себя агрессивно, иногда впадал в ярость, а два-три раза угрожал встретить моего мужа, поговорить с ним…

Так бывало нечасто. Но, не знаю почему, я все чаще чувствовала какую-то неловкость, неудобство, когда мы гуляли, разговаривали, когда любили друг друга… Куда делось понимание? Раньше мы чувствовали друг друга без лишних слов. Или это только казалось? А любовь, страсть? А может быть, он просто хочет удовлетворить свое желание – и все? Раньше это как-то не приходило в голову… Где же настоящая близость? Соединение, слияние, растворение друг в друге – как прежде? Этого не было.

Где же та Воронка бесконечности, в которую мы уплывали прежде? Наш дар, наша зачарованная, бездонная Воронка? Ее не было. Тогда, очень давно, она же была живая, трепетная, искрометная – наша Воронка. Она стонала, страдала, дышала, чувствовала, она смеялась, плакала, она умирала от счастья или от горя… Она так хотела жить… Может быть, в нее можно попасть не всегда? Может быть, она мимикрировала, и мы ее просто не узнали? Или мы навсегда потеряли ее?

А моя работа? С какого-то момента мне стало казаться, что он не понимает того, что я делаю, того, что мне интересно, да и не очень стремится узнать об этом больше. Работа в институте, диссертация – ему это было чуждо. Хотя… и я ведь не очень-то понимала, что он делает с какими-то железками там, в своем Холодильнике.