Этот его детский лепет, эти его обещания – все это она слышала уже не в первый раз. Ей так хотелось ему поверить, но разумом она понимала: верить нельзя, грош цена его обещаниям.
– Да ты что, вообще, издеваешься, что ли, надо мной?! Ладно, все-таки объясни, зачем это тебе? Послушай, а ты что, совсем уже не можешь не пить? Ты выглядел омерзительно – мне теперь и вспоминать-то об этом противно, а уж тогда!.. Вот видел бы ты себя со стороны!.. Ты что, уже больной совсем, алкоголик, да? Тогда тебе лечиться надо! Это же слабость, понятно? Не хочу это видеть, это терпеть. И не буду, понятно тебе? Я в своей семье к такому не привыкла. И знаешь что, я всегда считала, что мужчине быть слабым стыдно! Ну, вот как можно настолько не уважать себя? Ты просто слабый, безвольный человек! Разве можно на тебя положиться, опереться? А еще говорил – любишь… Тряпка ты половая, вот ты кто! Понял?! – Он молчал, опустив голову, и она окончательно потеряла самообладание. – У тебя вообще-то есть хоть капля достоинства или уже вовсе нет? Ну, так, в принципе? Эй! Ты как, ты меня вообще слышишь хотя бы, а?! – она произносила эти слова, она почти кричала, но чувствовала: да, отец прав, все впустую, тут уж ничего не поделаешь. Зыбко… Зыбко все кругом. Болото. Гать. Трясина.
На минуту он оторопел.
Опустил голову, тихо произнес:
– Майечка, милая, ну, я постараюсь… Ты мне веришь? Правда! Послушай, поверь мне, хотя бы еще раз, ну, пожалуйста. Ты пойми, я правда не могу без тебя! Эти полмесяца, когда мы не виделись, или даже больше… Я не могу так, правда… Пойми, только ты, только ты одна мне нужна, правда, и никто – ну что же теперь делать? Я же люблю тебя, а ты? Ты любишь меня, ну, скажи?
– Слушай, но ведь это же не разговор! Ты все время уводишь в сторону! Я, наверное, вообще была неправа, что до сих пор терпела все эти твои фокусы. Ну, вот скажи, разве я могу верить твоим обещаниям?! Ты же сам знаешь: ты их не можешь сдержать.
Она не могла ему поверить. Они молчали. Молчание провисало все чаще. Ей так хотелось ему поверить, но перед глазами возникал отец, с его скептической усмешкой, и его слова звучали как приговор: «Не верю я ему! Свежо предание…»
Олежка подвинулся к ней поближе, обнял, попытался поцеловать. Она отвернулась, резко встала, пошла к двери. Не слушая его уговоров остаться, побыть с ним еще хоть полчасика, хоть несколько минут, надела шубку, сапожки, вышла из квартиры, не попрощавшись. Она шла быстро, почти бежала, сама не понимая куда, а в сознании, как в клетке, билась мысль:
Все так, все правильно. Разве может она его изменить?
Как исцарапана душа, прямо до крови. Словно ее руки в детстве, после игры с котенком Рыжим.
Долго-долго бродила она по городу в тот вечер, пока совсем не выбилась из сил, и сама не очень понимала, куда идет, зачем, который теперь час. В голове почему-то крутилась дурацкая скороговорка
Мартовский вечер сегодня вышел из дома позднее обычного и широко шагал ей навстречу, торопясь на работу и быстро расстегивая на ходу пуговицы своего длинного, до пят, широкополого темно-синего кашемирового пальто, потому что от быстрой ходьбы ему стало жарко. А распахнув его, наконец, ласковый вечер улыбнулся приветливо и открыто, протянул к ней руки, словно стремился заключить ее в теплые душные объятия, укутать с головы до ног в свое необъятное жаркое пальто.
Он достиг ее, поймал, ободряюще похлопал по плечу, обнял и поцеловал. Ей стало жарко, неуютно, неловко: ведь она-то жаждала совсем других объятий и поцелуев. Но увидев ее расстроенное, нахмуренное лицо, синий вечер недоуменно поджал губы, резко повернул в другую сторону и в смятении устремился прочь.
«Вот, даже вечер отвергает меня», – с горечью подумала она.
Где это она читала, что ничто в мире не происходит просто так – случайно, и вовсе не разум, а сердце выбирает, в кого влюбиться? Может быть – кто знает… Но если это так, то зачем тогда вообще пересеклись их дороги? Для чего они встретились, если чувства заводят ее в тупик?