Воронка бесконечности

Книги загадочно шуршали, тихо-тихо шелестели страницами, сами перелистывали их. В зависимости от времени суток книги перешептывались почти бесшумно или разговаривали друг с другом довольно громко. Книги заводили беседу и с ней – и вот она уже различает их по голосам. Вот гремит гулкий бас «Руслана и Людмилы», а вот – тихо! слышите? – мягкий баритон «Двух капитанов», вкрадчивый тенор Bel Ami[19]. Ну а это, конечно же, металлическое меццо «Лунного камня». А вон с той полки слышится слегка капризное ломкое сопрано молодой мадьярской аристократки Эдит Кекешфальвы: она все ждет своего неверного возлюбленного Антона Гофмиллера и не может вынести измены этого блестящего австрийского офицера. Ему вторит детский дискант «Алисы в Стране чудес»…

А некоторые книжки девочка видела и в цвете. Багрово-алый «Амок», прозрачно аквамариновая «Корзина с еловыми шишками», кобальтово-синяя «Песнь торжествующей любви», коричневая с зелеными прожилками «Война и мир»… А незнакомые пока книги манили яркими корешками, загадочными именами, непонятными названиями, увлекали за собой в волшебный, волнующий мир, в невообразимую даль взрослой жизни.

Девочка читала все подряд – запоем. Летом, в каникулы, она часто проводила с какой-нибудь книгой ночи напролет, встречала рассвет, а затем тихонько, чтобы не разбудить домашних, особенно маму, которая спала очень чутко (и ей не понравилось бы, что девочка не спит ночью, зато потом отсыпается днем) – выходила на балкон, чтобы полюбоваться, как над крышами большого города встает солнце. Сразу после восхода на это красное, а иногда малиновое солнце можно смотреть не щурясь. Оно гладит крыши домов, деревья, спящий город, ласкает их своими теплыми оранжевыми лучами.

«Да уж, – с некоторым ехидством говорила она сама себе. – Прямо как пушкинская Татьяна, которая любила предупреждать зари восход — и тоже на балконе. А главное, она уже стала совсем взрослой!»

Молодая преподавательница литературы Арина Михайловна – это им, старшеклассникам, она казалась пожилой, – невысокая, темноволосая, нос горбинкой, с четким, до жесткости, профилем, всегда очень элегантно, как-то по-особенному, изысканно, одетая, была очень похожа на Анну Ахматову, которой она восхищалась и, вероятно, слегка подражала.

«Ты все узнаешь, кроме Радости. А ничего, живи» — ну, разве можно найти, подобрать, высказать слова точнее, ярче, пронзительнее! Правда, затаенный смысл этих слов девочка поняла лишь спустя годы. Спустя много лет…

Арина Михайловна научила девочку любить родную литературу. Какие интересные художественные образы русских, советских писателей она рисовала для них, учеников девятого, потом десятого класса! Они вставали перед ними, как живые: Толстой, Достоевский, Чехов, Есенин, Ахматова, Булгаков, Паустовский, Аксенов… А в выпускном классе девочка просто бредила Блоком – и знала наизусть особенно полюбившиеся ей стихи. «Только влюбленный имеет право на звание человека» — как точно сказано, не в бровь, а в глаз! А томик Василия Аксенова с повестью «Пора, мой друг, пора!» Арина Михайловна подарила девочке, и он остался ее любимой книгой на долгие годы, навсегда.

А какие нестандартные диспуты устраивала Арина Михайловна! «Любила ли Наташа князя Андрея?» – надо же! Ученики оставались после уроков в классе и, забывая о времени, спорили до хрипоты, до крика, до слез. Как поразило ее, когда любимая преподавательница поставила ей пятерку за одно-единственное слово в сочинении по произведениям Чехова: кусачий хищник – хорек…

Иллюзорный мир книг, быть может, воспринимаемый девочкой слишком буквально, становился для нее основной, даже единственной реальностью – реальностью, пропитанной иллюзиями. Он сплетался в сознании с настоящим, а часто заменял реальную жизнь.

Мир-пирог с начинкой из иллюзий. Зато на этот домашний книжный мир не надо глядеть исподлобья. Он предсказуемый, он не опасен, в нем ни холодов нет, ни ветра, ни особенных сквозняков – живи себе на солнечной, подветренной стороне. В нем не надо молчать, опустив голову или глядя в сторону. Почему же она молчала? Девочка и сама понимала это с трудом. От страха? Но чего она боялась? Одиночества? Быть отвергнутой? Что означало ее молчание? Гордость? Желание оставаться собой, настоящей, сохранить лицо? Или что-то другое? Необходимость соблюдать приличия? Она точно не знала.

Зато она уже давно поняла: тот, реальный мир – он опасный: можно пораниться, порезаться об острые края. Хотелось защититься, убежать от него.

Ребенком девочка была дикаркой, тихоней, молчуньей. Она стеснялась разговаривать с чужими, не любила детских праздников и общества детей – подойти к девочке-сверстнице, познакомиться с ней было для нее целой проблемой. Вообще, она предпочитала общение со взрослыми, ведь с ними гораздо интереснее!