Воронка бесконечности

– Слушай, Майк, а ты помнишь, сегодня будут показывать новую серию «Саги о Форсайтах». Знаешь, а ведь хорошо сделали фильм англичане, мне, в общем, нравится. А ты как считаешь? Тебе нравится, да? Слушай-ка, а как этот главный актер, как же его?.. (Эрик Портер – подсказала она) играет Сомса! Тебе понравилось? (Она знала: Соме – самый любимый герой отца в «Саге»). Ты же смотрела со мной предыдущую серию? Да? И, насколько я понимаю, сегодня должна уже быть серия, в которой Джон возвращается в Англию с Энн, – в общем, «Лебединая песня» Флёр. (Отец знал, что Флёр – ее любимая героиня). Вот как раз начнется уже, – он посмотрел на часы, – через сорок минут. Посмотрим с тобой? И я как раз перерыв сделаю до завтрашнего утра. Я уже сегодня поработал как следует и что-то сильно устал, но зато сделал все, что хотел, сейчас вот только пойду, допишу до точки – а то мне тут одна мысль как раз сейчас пришла в голову – и все сложу… А пока давай-ка выпьем кофейку? Знаешь, я ведь сегодня с утра съездил на Кировскую, в магазин «Чай и Кофе» и купил полкило хорошей арабики в зернах – теперь нам на некоторое время кофе хватит. Хотя и пришлось мне как следует в очереди постоять. Свари пока, а?

– Ага, сейчас сварю, конечно.

Она сварила в турке, по классическому семейному рецепту, привезенному мамой из Румынии, крепчайший ароматный кофе – именно такой больше всего любили в их семье.

Разлила его в маленькие хрупкие кофейные чашечки – самый любимый, самый уютный и успокаивающий аромат в жизни и любимые, самые изящные чашечки на свете!

Потом принесла их в комнату и, удобно усевшись рядом с отцом, приступила, наконец, к неприятному разговору.

– Только, отец, знаешь что… вот… так… наверное, «Сагу» мне сегодня посмотреть не удастся. Видишь ли, мне сейчас надо тут… выйти ненадолго… Всего-то часика на полтора, ну, отецочка… – и она виновато опустила голову.

– Подожди… Ведь ты говорила, он уехал? – после короткой паузы отец посмотрел на нее озадаченно, с сомнением.

– Ну да… Но мне же надо позвонить… – промямлила она.

– Та-ак. Ну, все мне ясно. Поедешь звонить ему. М-да… Вот уж воистину говорят… – он сокрушенно покачал головой, тяжело вздохнул, сделал над собой усилие, но все же не смог удержаться от ядовитой реплики, – охота пуще неволи! – Она боялась поднять голову, посмотреть на него. – А, да ладно! – он безнадежно махнул рукой. – Как я понимаю, ничто уже тебя не удержит. И выходит, зря веду я тут с тобой душеспасительные беседы: это напрасное сотрясение воздуха – ты ведь все равно поступишь по-своему! Взывать к твоему разуму – вот, видимо, и все, что я могу, ведь есть же у тебя голова на плечах, в конце-то концов? И надеюсь, ты знаешь, что делаешь… Нет, ты пойми меня правильно: я не могу не уважать твои чувства, однако, смотри, думай: можешь ли ты полагаться на него? Что ж… Ладно, поступай как знаешь…

Ох, как трудно было смотреть прямо в его укоряющие глаза! Его взгляд служил ей немым укором. В такие минуты отец олицетворял в ее глазах совесть, и она не знала, как ей быть, когда она оставалась наедине с этой совестью. Нарушить каноны, традиции семьи – это же предательство! А при мысли о маме она просто физически ощущала, как последние, почти побежденные, но все-таки еще не добитые остатки ее разума, рассудка сражаются на поле боя, защищают не захваченные, пока не сдавшиеся бастионы… Да, мамин здравый смысл… и это так правильно! Она знала: маме здравого смысла не занимать, он у нее даже в избытке. Ей казалось, что здравый смысл – это показатель внутренней силы, жизнестойкости человека.

Она немножко завидовала маме… Да, но мама ведь всегда так занята, вся погружена в свои дела, заботы, и жизнь у нее тоже непростая – вот и не очень они понимают друг друга… Наверное, маме приходится тяжело: ведь она никак не может понять, что такого привлекательного нашла ее дочь в этом, как она считала, убогом, примитивном человеке совсем не их круга, да еще с уголовным прошлым. Мама всем своим видом показывала, что не намерена обсуждать эту проблему – да какая вообще проблема?! Еде здесь проблема? – и не допускала мысли, что эта история может иметь продолжение…

А вот где ее здравый смысл, ее интуиция?.. Почему они молчат?

После минутного молчания отец пристально посмотрел на нее, осуждающе, строго, нет, не строго – обреченно покачал головой, засопел, шумно вздохнул, скривил рот в горькой, болезненной усмешке и, ничего не говоря, вышел из комнаты. Закрывая дверь, взглянул еще раз. Как на тяжелобольную. Сочувствующе.

Отец боится за нее – это она хорошо понимала. Вон какие у него глаза – грустные, растерянные. Никому и ничему нельзя отдаваться всем существом, целиком, без остатка. Опасно для жизни.

Не влезай – убьет! Что же, весь его жизненный опыт подсказывал ему это?

А все-таки ровно через час она войдет в телефонную кабинку на Главпочтамте, наберет заветный номер – и услышит, наконец, Олежкин голос: ведь каждый вечер в один и тот же час он ждет там, в Риге, у телефона: