Воронка бесконечности

Телевизор журчал на тихом звуке. А ровно в двадцать один ноль-ноль по московскому времени с голубого экрана звучали позывные программы «Время», и они начинали спорить о том, какое именно слово произнесет сегодня первым бессменный диктор Игорь Кириллов: «Сегодня Генеральный секретарь…» или «Генеральный секретарь… сегодня днем принял в Кремле… выступил…». И кого генсек крепко обнимет и жарко поцелует сегодня своим знаменитым навязчивым поцелуем – жаркие объятия и поцелуи все больше входили у советского лидера в привычку… Они даже и не подозревали, что манеры генсека уже становились предметом широкого обсуждения и темой для анекдотов по всей стране.

Очень скоро Игорь раскрыл карты. Признался в любви, говорил об этом каждый вечер, предлагал пожениться… Нет, она его не обманывала, сразу сказала, что у нее есть муж, возлюбленный – пусть считает, как хочет, просто они пока не расписались. Но Игорь настаивал. Он все повторял крылатую фразу из нашумевшего в тот год фильма «Мы за ценой не постоим!»[43], пытался воздействовать на ее здравый смысл, на разум, а если получится, то и на эмоции. Наверное, он рассчитывал на ее разрыв с Олежкой, на спасительное время, а больше на то, что она не очень-то умела говорить «нет».

Она ничего не отвечала или отвечала уклончиво – и смотрела на него, как обиженный ребенок, исподлобья. Хотелось заткнуть уши и громко закричать «Нет!», когда Игорь заговаривал о своей любви. Она молчала в такие минуты. И, как ни старалась, не могла переломить себя, свою неприязнь к нему. Что поделаешь – уши Каренина…[44] Но, может быть, надеялась она, так удастся забыть об Олежке, хотя бы ненадолго? Какая-то апатия нападала на нее в такие минуты, словно что-то сковывало, и она не прерывала Игоря. Апатия. Обреченность. И раздвоенность. Словно она наблюдала за собой со стороны… сбоку… или откуда-то сверху. Это было очень неприятное, пугающее ощущение.

А Игорь словно и не чувствовал ее настроения, не замечал, что он ей неприятен. Только разговаривать с ним было интересно – можно было отвлечься от мрачных, безнадежных черных мыслей.

С каждым днем ее воздыхатель, как сразу окрестил Игоря отец, становился все более настырным, приставучим – так мысленно окрестила его она. Каждое утро начиналось с его звонка, потом он звонил еще несколько раз в течение дня, а по вечерам являлся пунктуально, в один и тот же час. Просто с боем часов на Спасской башне, как горько иронизировала она наедине сама с собой или в разговорах с отцом.

Иногда они ходили в кафе, в кино или в гости к Игорю, который при первой же возможности познакомил ее со своими родителями. Но каждый раз, когда Игорь провожал ее по вечерам домой, она боялась: а вдруг Олежка увидит их, когда они вместе входят в ее подъезд поздно вечером и поднимаются в ее квартиру – ведь это легко могло случиться, потому что он жил совсем недалеко. Тогда он бог знает что может подумать, да и сделать с горя! Сейчас только этого недоставало. Неизвестно, на что могут толкнуть его обида, ревность, отчаяние.

Но чаще всего они проводили вечера у нее дома. Игорь журил ее за то, что она много курит, – сам он не курил, – демонстрировал серьезные намерения, восхищался ею, говорил, какая она красивая, необыкновенная. Но как раз это было ей особенно неприятно.

…Похожий на молодящегося сатира студеный пожилой седой вечер гнусно хихикал, нахально прижимался к юной, стыдливо опустившей глаза ночи, беззастенчиво ласкал, щупал ее молодое смугло-шоколадное тело, вкрадчиво шептал что-то, заглядывая в бездонные черные, как графит, глаза, обволакивал словом и взглядом, склонял ночь к соитию… В один из таких вечеров Игорь снова сделал ей предложение и, хотя она упорно молчала, начал строить планы счастливой семейной жизни. Потом обнял ее, попытался поцеловать, решительно опрокинул на диван. Он иногда позволял себе такие вещи, но в тот вечер был настроен особенно жестко, будто решил сломить, наконец, ее сопротивление и добиться своего.

Она напряглась, сжалась вся.

– Нет… Не надо сейчас, я не могу! Не могу так и не хочу!

Игорь не выдержал – взорвался:

– А тогда зачем ты звонила мне сама, не возражала против того, чтобы я приходил? Ведь ты же никогда не позволяешь поцеловать тебя, мне даже лишний раз дотронуться до тебя и то нельзя! – Он даже поперхнулся от негодования, закашлялся, потом перевел дух и продолжал: – Помнишь, ты сказала: «Ты можешь делать со мной все, что тебе угодно, а я все равно буду с Олежкой». Так ты даже этого не можешь…