Воровка. Королевы бандитской Одессы

— Господи, Ольга, — затряслись у Поленьки губы, — что же это?.. И что вы наобещали разине князю?

Баронесса встала, отошла к окну, потом вернулась и снова присела. Еще несколько минут — и сделанного с этим чеком будет уже не вернуть. А Полюшка все воспринимает со смехом, опасности не чуя.

— И ему, и Долгорукову, и всем прочим был обещан тройной доход через год, ежели Маньчжурская дорога будет полностью выстроена и начнет работать, как задумано. Поверь, детка, я пока не ведаю, что с этими деньгами делать. Уж очень страшно представить, каким может быть гнев царского дома.

Девушка подняла на баронессу удивленные глаза: не бывало раньше такого, чтобы Ольга, смелая и решительная, вот так опасалась чьего-то гнева.

— Матушка, тогда, думаю, следует пока просто в банк положить. В Швейцарии. На ваше имя. Пусть под защитой эти деньги побудут. Вечером, конечно, надо бы еще раз с Алешей… то бишь с Алексеем Алексеевичем посоветоваться о делах на Востоке. Ну, а там, как дело до выплат дойдет, и посмотрим. На худой конец отошлем полученное… дабы никто не смог упрекнуть, — Полина от волнения сглотнула и перевела дух.

Слушая девушку, Ольга несколько раз кивнула. Она представляла себе нечто подобное, но… хотя тут было бы смешно даже спорить, а отсылать полученное не хотелось. Ни через год, ни вообще когда-либо. Ей бы и в голову не пришло по собственной воле от таких денег отказаться. Однако в Полечкиных словах, как, впрочем, и всегда, был и здравый смысл, и желанная отсрочка, и даже… Даже некое, пока далекое «авось».

— Умница, так мы и поступим. Тогда я отправляюсь с визитами. И к Фаддею заеду. А тебе, думаю, не лишним будет прикинуть, когда мы сможем отправиться в путешествие.

— Да, душенька, все сделаю. Поезжайте с легким сердцем.

Двумя часами позже Ольга наконец добралась до мастерской художника, более великого, чем многие великие, однако остающегося неизвестным. Фаддей, уже слегка подшофе, размечал холст непонятными постороннему глазу кругами, полосами и стрелками.

— Здравствуй, матушка-благодетельница! — увидев Ольгу, он сошел с высокого табурета и поклонился в пояс.

— Прекрати, Фаддей, не дело это — мастеру перед кем попало спину гнуть. Ты бы еще шапку заломил, на крестьянский манер.

Фаддей расхохотался. Высокий, мощный, и в самом деле куда более сельского кузнеца, чем художника напоминающий, он готов был не то что в пояс кланяться — на руках Ольгу носить. Еще бы — ведь это она его дар разглядела да в лечебницу определила. Теперь у него был и кусок хлеба, и желание работать. А уж ежели удавалось начать день с шампанского, то и вдохновение накатывало.

— Вот-с, матушка, сие будет Руанский собор в свете месяца…

Ольга неодобрительно покачала головой.

— Друг мой, хорошо, что ты сам заговорил об этом. Ты поостерегись все же картины рукою живых мастеров-то писать. А ну как увидят? Господин Моне, холстами которого мы с тобою два года назад любовались, жив по сю пору. Вот ты представь: увидит он «свое» творение, которое никогда не писал…

— Ма-а-тушка-а-а! — прогудел Фаддей. — Да откуда ж мне знать, кто жив, а кто умер?

— Газеты читай, дуралей. Я давеча Матисса твоей кисти видела. Хорошо, великолепно даже. Однако…

— Да уж понял, Ольга Дмитриевна, как не понять, — нахмурился Фаддей. И через время осведомился: — Чьей же рукою писать прикажете?

— Да мало ли мы с тобою видели мастеров-то? Ну, хотя бы тот же господин Санти или… как бишь его, итальянца, который овощами и фруктами портреты выкладывал… Арчимбольдо! Те уж умерли давно. А найтись неизвестные творения могут везде, хоть в скиту заброшенном, хоть в старом поместье у семьи обнищавшей…

— Так и сделаю, матушка Ольга Дмитриевна, — поклонился Фаддей.

— Однако собор ты все же допиши. Я у себя его повешу…

— Слушаюсь…

— Прощай, дружочек.

По дороге обратно Ольга вновь вернулась мысленно к «помощи царского дома». А, пожалуй, Полюшка-то права. Опасно, да. Но не враг же себе самому Владимир Александрович, чтобы такой афронт публично признавать… А уж там как Бог распорядится. Однако и путешествие откладывать нельзя.

Вернулась домой баронесса уже почти со спокойной душой. Так что, когда в гостиную вошел господин Глебов, она поднялась навстречу с безмятежной улыбкой.

— Друг мой, Алексей Алексеевич! Как хорошо, что вы пришли.

— Обрадовался, Ольга Дмитриевна, я вашему короткому приезду. Вот и поспешил…

— Замечательно! Сейчас выйдет к нам Полюшка, и приступим к обеду. Присаживайтесь.

Сегодня штабс-капитан пришел в штатском. Теперь, когда картина будущего перед Ольгой была уже совершенно ясна, она окончательно поняла, что и далее Глебов может быть ей весьма полезен. Так что, ежели Поле он по душе, не следует отрывать их друг от друга так надолго.

— Скажите, Алексей Алексеевич, возможно ли вам испросить у начальства отпуск?

— Конечно, — пожал плечами Глебов. — Я уж почти два года безвылазно служу. Полагаю, не грех будет несколько недель и отдохнуть. Но отчего вы спрашиваете?

— Несколько недель… Маловато. А по-настоящему долгий отпуск? Год? Полтора года?