Воровка. Королевы бандитской Одессы

— Ну, не знаю… командир, вождь… Так вот, когда он приехал в штаб большевиков на крейсере «Алмаз», его даже не арестовали. Гайдамаки тут же потребовали, чтобы штаб округа освободили, а Красную гвардию разоружили. Сначала на это дали сутки, но быстро решение переменили и суток ждать не стали. Наутро пятнадцатого от Большого Фонтана гайдамаки начали наступление. Ты не слышала, но на окраинах бои были страшными, кровавыми. От окраин гайдамаки направились в центр города и отбивали одну улицу за другой… К вечеру, или, вернее, перед полуночью, захватили вокзал, продвинулись по центру до Дерибасовской — линия боев шла от Соборной через Греческую площадь до Николаевского бульвара. Дошли гайдамаки даже до Воронцовского дворца. Но здесь их встретил последний, как мне говорили, резерв большевиков. Дума предложила перемирие, но ее никто всерьез не воспринимал.

— Так что, большевиков опять в городе нет?

— Увы, детка, они есть, и не просто есть, но и правят. Они удержали порт. В тылу остались Пересыпь, Слободка и Молдаванка… Мельницы, где жили в основном обычные люди. И в ту же ночь в порту высадился сводный отряд Шестой большевистской армии — шесть сотен бойцов, два легких орудия. То ли отряд разделился, то ли потом был еще один… Как бы то ни было, войска большевиков одновременно атаковали и вокзал, и артиллерийские казармы. Вчера утром броненосцы открыли артиллерийский огонь по местам, где еще оставались гайдамаки и юнкера. Это гайдамаков и сломало. К часу дня вчера все затихло, бои прекратились. Бóльшая часть гайдамаков разбежалась, кто-то сообразил перейти на сторону красных. Те, кто отправился на Дон, дальше Раздельной не ушли. На станции одесские большевики их догнали, разоружили и отправили по домам.

— Так, получается, в городе опять мир и покой?

Мадемуазель осторожно поставила кружку с кипятком на стол.

— Ну какой же мир? Где же покой? Как только господа большевики побеждают, из всех щелей начинают лезть их приспешники и якобы помощники — босяки Корнилова, гопота Япончика… Где-то лютуют «Коршуны», где-то берут склады «Волки»… До покоя и мира прекрасной Одессе еще слишком многое, думаю, увидеть предстоит. Да и моего воображения на все не хватит. Я все-таки женщина…

Слушая голос мадемуазель, Рита успокаивалась. Она уже пришла в себя настолько, чтобы понять и принять, что отца убили, что она осталась одна и теперь ей придется каким-то, пока непонятным образом выживать самой в страшном, ежедневно меняющемся мире.

Мари решила, что сможет до утра побыть с девочкой. Горел огонек в буржуйке, темнота заволокла весь мир. Вполголоса разговаривали гувернантка и ее воспитанница, вспоминая те светлые дни, когда все были живы, когда война была где-то далеко и отзвуки ее доносились только из газетных сводок.

Рита слушала Мари, возвращалась мысленно в детство, но уже не хотела там остаться. Она все сильнее, прямо до кругов перед глазами, теперь мечтала отомстить каждому, кто лишил ее этого спокойного и светлого мира, кто навсегда отобрал самых дорогих людей.

Безжалостное утро вступило в свои права, мадемуазель Мари ушла, пообещав зайти вечером. Рита, уже почти пришедшая в себя и смелая, без нее вдруг опять залилась слезами. Она ходила из комнаты в прихожую, потом в кухоньку и обратно в комнату, где чуть теплилась буржуйка, и плакала. Плакала, понимала, что слезами ничего не поправить, но остановиться не могла.

Наконец силы стали ее оставлять. Девушка поплотнее закуталась в платок, осторожно подбросила чурбачок в печку и задремала в кресле. Можно сказать, что именно в этот момент закончилась история милой Риты Дмитриевской и началась история совсем другого человека. Этот другой человек был обречен все время проводить дома и ждать от будущего только все более страшных и кровавых вещей.

* * *

Рита пришла в себя окончательно. Вокруг были другие стены, которые, она, впрочем, уже помнила до последней трещинки в обоях. Одежда на ней тоже была чужой, но, однако, настолько же, до последнего шовчика знакомой. Привычно-знакомым было и омерзительное ощущение веревки на шее.

Здесь, в этой вонючей берлоге, она провела уже не один день. Хотя сколько именно, точно бы сказать не могла.

Когда на третий день закончилась еда в доме, пришлось выйти. До прихода мадемуазель еще надо было бы дотерпеть. И то, если бы она пришла… Одним словом, должно быть, вернувшись обратно, Марго двери за собой толком не закрыла. Или ее выследил кто-то из кодлы Замарашки.

Замарашкой про себя Марго назвала предводителя банды, который вломился к ней в тот же вечер. Уж что он с ней делал, пусть остается на его совести — на вторые сутки, натешившись всласть, Замарашка вытащил ее из квартиры и под улюлюканье сотоварищей поселил здесь, в штаб-квартире банды. Чтобы Марго не пыталась и даже не мечтала сбежать, Замарашка привязал ее толстым корабельным канатом к изогнутой ручке изящного диванчика, какие обычно устанавливали в малых гостиных.

«Тоже спер где-то, шваль…» — подумала тогда девушка.