Воровка. Королевы бандитской Одессы

— Рада таки напечатала денег. Курьеры собрались привезти их в Одессу к двадцатым числам января. Большевички развернули агитацию среди гайдамаков… И не спрашивай меня зачем. И отчего они не сделали этого раньше… Я в политике смыслю совсем немного. Рассказываю то, что мне рассказывают в… Одним словом, люди понимающие.

Рита молча кивала. Уж что-то, а нынешняя страшная зима очень быстро приучила ее без крайней необходимости рта не раскрывать.

— Тут еще и Харьков заявил, — продолжала Мари, — что теперь он есть столица, а вовсе не Киев… А значит, почти наверняка будет война между Радой и Советами. Гайдамаков отправили в Александровск. Однако там их встретили шахтеры и металлисты, которым любые войска, которые свободы лишают, а денег не обещают, вовсе без надобности…

— Что значит — встретили?

— То и значит — едва ли не на границе города встретили, отобрали броневик, поколотили, да и вернули обратно в Одессу. Господа гайдамаки, ой, нет, не господа… Хотя и не товарищи. Одним словом, те, кто сообразил сбежать раньше, рассказывают, что Харьков, то бишь большевички, пошел в контрнаступление, взял Екатеринослав и Александровск. Кругом стреляют, увы, ни о каких даже перспективах мира и речи нет…

Рита и сама слышала, что в Одессе начались перестрелки. Стреляли каждый день, стреляли везде — на Греческой и Соборной, на Пушкинской и Ришельевской, на обоих Арнаутских. И убитые, убитые, убитые со всех сторон… Отец, утешая вечером Риту, попытался рассказать смешную историю. Но и история-то эта была не столько забавной, сколько… выразительной. Она преотлично демонстрировала, насколько нынче жизнь человеческая обесценилась и что вместо нее стало иметь цену.

— Вообрази, душенька, некий господин… Хотя нет, это не господин, так, шпана подзаборная. Одним cловом, он украл грузовик с двумя тысячами винтовок. Всем властям показал фигу, сказал, что грузовик не вернет. Оружие раздал рабочим. В это же время Мишка Япончик зачем-то пытался выяснять отношения с биндюжниками с Пересыпи. Биндюжники вышли без оружия, избили до кровавых соплей пудовыми кулаками этих дешевых гопников с Молдаванки, отобрали у них револьверы и отпустили по домам. Крепко побитый Мишка решил примкнуть к большевикам. Он убежден, что за ними сила и будущее…

— Вот ужас-то, папенька. И что ты находишь в этом забавного?

Дмитриевский пожал плечами — когда бывший солдат, откликавшийся на имя Влас, рассказывал обо всем этом, ему показалось, что сие забавно. Но вечером при свете свечи у едва теплой буржуйки это выглядело уже не смешно, а страшно и как-то… бессмысленно кроваво.

Большевики и матросы забирали все больше власти. Матросы стали уводить «лишних людей» — так называли интеллигенцию и бывших богачей — на корабли. Но оттуда никто не возвращался: кто-то сгорал в корабельных топках, кого-то бросали за борт. По слухам, не менее пяти сотен одесситов навсегда исчезли где-то в порту. Большевики оказались куда страшнее самых отъявленных бандитов — они официально брали заложников и конфисковывали ценности. Собственно, бандиты тоже не отставали, зарезать могли даже за краюху хлеба.

Дмитриевский боялся оставлять дочь одну дома… Но не уходить на заработки не мог — о том, что дочь будет голодать, он даже думать боялся. И мысленно все просил прощения у жены, что довел семейство до такого бедственного состояния.

* * *

То был последний вечер, когда Рита беседовала с отцом. Утро четырнадцатого января выдалось солнечным и на диво теплым, но отец, правда не без давления Риты, все-таки надел теплое пальто со смушковым воротником.

— Доченька, никому не открывай…

— …на улицу не выйду, дождусь тебя. Не волнуйся, папочка.

Отец рассеянно поцеловал дочь в лоб и закрыл за собой дверь. Должно быть, он уже прикидывал, как отремонтировать особо упрямый мотор, который не поддавался весь вчерашний день.

Для Риты стало привычным в относительной тишине дома ждать прихода отца, не вздрагивать от зычных мужских голосов на улице, грохота и звона выпадающих или выбиваемых стекол, выстрелов, которые были слышны на весь Сахалинчик. Из осторожности она старалась зря свечки не жечь, а буржуйку топить только уже перед самым появлением отца.

День пролетел быстро — Рита у окна читала своего любимого Дюма. Стало темнеть, книгу пришлось отложить. Из порта донесся звук пушечного выстрела — ровно в пять вечера обычно стреляла пушка, установленная на границе старой части города, вернее на городской стене крепости Хаджибей.

Странно, обычно в это время отец уже был дома. Хотя мог ведь и задержаться… Рита вновь опустила глаза к книге — было видно плохо, строки терялись в сгущающейся темноте. Девушка села на пол и открыла дверцу буржуйки — как ни мало было света от пары полешек, все же читать можно.

Час шел за часом, честный и глупый д’Артаньян уже вернулся из Англии, но отца все не было. В сердце Риты закралась тревога — пока еще едва ощутимая, пока еще… почти не страшная. Рита еще придумывала оправдания, еще была почти спокойна.