Воровская яма

Разговор был таким коротким, что Дрожжин с трудом запомнил, что говорила дочь. Главным для него было то, что она жива и не утратила способности адекватного общения. Ему даже показалось, что у нее, несмотря на ее ужасное положение, довольно неплохое настроение. «Значит, она верит, что все обойдется», – решил он и лишь потом стал последовательно соображать, что, собственно, от нее хотят преступники. Всем теперь как дважды два стал ясен главный мотив – преступникам нужна их земля под предлогом открытия на ней минерального источника. Дрожжин твердо помнил, что никакого намека на нефрит Ольга не делала.

«Значит, об этом с ней речь не ведут, – заключил он, – предпочитают врать и насильно хотят сделать ее сообщницей, чтобы принудить через нее заставить всех согласиться на продажу земли».

Вспомнил Дрожжин и о том, что для размышлений у нее всего лишь сутки. Дальше, по всей видимости, Ольгу силой будут принуждать, чтобы она требовала согласия у всех остальных.

Неожиданно он вспомнил о картине, о которой упомянула Ольга.

Дочка назвала картину «Водопой», но Дрожжин хорошо помнил, что такой картины у него нет. Когда он пересказал этот разговор Татьяне и Валерию, они мгновенно сообразили, что это было сказано Ольгой неслучайно. Они насели на Дрожжина, заставляя его вспомнить, какие у него были сходные по сюжету картины. Наконец у него в памяти всплыла одна работа – этюд, который давно был продан и на котором было написано стадо коров рядом с водопоем. Написан этот этюд был лет пятнадцать назад, и он им очень дорожил, потому что нарисовать двенадцать коров на небольшом полотне – дело, как говорил Дрожжин, «не в мастерстве, а в любви к навозу». Надо заметить, что Дрожжин стал настоящим художником благодаря очень сильной поэтической жилке, появившейся в его живописи. Один из критиков писал о нем, что «Дрожжин любит тайну притягательной красоты национального пейзажа и совмещает в своей душе величие русской реки и озера с отдельными живущими в них карасями». Недаром отец Дрожжина любил его раннюю работу «Караси», которая до сих пор висела в Ледовске, в его кабинете. Некоторые друзья и даже недруги не раз ему говорили, что в нем сидят как бы сразу два художника: замечательный портретист и великолепный пленэрный, с абсолютным видением пейзажист. Но это было еще не все, Дрожжин занимался книжной иллюстрацией и довольно редким теперь жанром политического плаката, что, собственно, и побудило его заинтересоваться политикой и партийным строительством. Но продолжалось это недолго, вскоре после разгрома партии он разочаровался в российской политической жизни и ушел в чистое искусство, а после развода с женой и отъезда в Ледовск и вовсе сошел, как он говорил, на обочину, подальше от закулисных интриг художественных академий и разного рода выставочных комитетов.

Сейчас, восстанавливая в памяти этот период, Дрожжин с трудом представлял себе, как и куда разбросало время его партийных товарищей, многих из которых он искренне любил и уважал. Он еще раз вспомнил портрет заместителя председателя правительства, и хоть время неумолимо развело их (теперь он видел его разве только по телевизору и издали в президиумах), Дрожжин решил обязательно ему позвонить. Он знал, что в Дмитрии Газине была не только устойчивая порядочность, но и не уничтоженное властью человеческое отношение к людям.

Между тем ему, как в тумане, стал приходить на память этот этюд с коровами. Он достал из внутреннего кармана ручку с острыми карандашными патронниками и, найдя лист бумаги, начал восстанавливать в памяти эту картину. Вначале появился изгиб пейзажа – место действия, потом он быстро написал расположение коров, воду и, наконец, спину человека, пасущего стадо. Человека он специально писал со спины, чтобы не акцентировать на нем внимание, не ставить его в центр картины. Завершив рисунок, он долго не мог понять, чего же все-таки не хватает. И вдруг вспомнил: водонапорной башни. Когда была пририсована старая железная водонапорная башня, картина была показана Татьяне и Гольцову.

– Я знаю это место. Я его еще старым цифровиком фотографировал, – воскликнул Гольцов и побежал в другую комнату.

У Гольцова было хобби, он любил фотографировать и с удовольствием отдавался этому искусству. В свое время он хотел поступить даже во ВГИК на операторский факультет, но решил, что математика все-таки его подлинное призвание. Вскоре он возвратился с фотографией, отдаленно напоминавшей рисунок Дрожжина.

– Вы посмотрите, какое сходство! – воскликнул он. – Это здесь неподалеку, может быть на расстоянии километра от нас. Там действительно когда-то раньше был водопой для скота, а теперь остался великолепный подземный родник, которым пользуются местные жители. Я немедленно отправлюсь туда и найду ее.

– Вы с ума сошли, Валерий! – воскликнула Татьяна. – Если Ольгу действительно прячут где-то поблизости, то, во-первых, она под неусыпной охраной, а во-вторых, не надо их раньше времени спугивать.