Воровская яма

А в офисах лощеные ребята,
К которым не подъехать на козе,
В лицо смеются – ты, как виноватый,
Идешь от них, – но скурвились не все.

И противостоять всем непогодам

Не хватит сил, и быть большой грозе,
Пока не станем мы одним народом,

Как было встарь, —

Ведь скурвились не все![2]

На секунду воцарилась такая тишина, что стало слышно жужжание мухи, бьющейся о стекло. Затем все в один голос взревели, стали вразнобой кричать и возмущаться неслыханной дерзостью Кольцова. Чтобы не испытывать терпение коллег, Кольцов без слов и объяснений, развернулся и покинул собрание. Он не вернулся в кабинет, а пошел в подвал Дома литераторов, где коротали время писатели всех направлений. После обеда народу здесь прибавлялось, и от курева, трепа и столкновения талантов в небольшом помещении становилось душно. Заказав снова кофе и бутерброд с сыром, он вспомнил о встрече с Сергеем Петровичем. Посмотрев на часы, Кольцов понял, что ехать надо либо сейчас, либо отложить поездку, чтобы подготовиться. Он набрал номер и в непривычной для себя форме стал говорить:

– Сергей Петрович, к сожалению, сегодня наша встреча состояться не может. И не потому, что занят, а просто не готов для серьезного разговора. Когда подготовлюсь, сразу же вам позвоню, и мы тогда повидаемся. Если вас это не устраивает и вы торопитесь, то тогда ищите другого автора.

– Нет-нет, – послышалось в трубке, – раз вы считаете, что надо повременить, дорогой Александр Александрович, то, пожалуйста, я буду ждать. Но, будьте добры, не затягивайте, время все-таки поджимает.

– Да, я помню об этом и позвоню в ближайшие дни. До свидания, Сергей Петрович.

– Всех благ, дорогой Александр Александрович.

Весь тон разговора в целом был органичен для Кольцова, но он даже не заметил, что говорит в совсем не присущей его характеру манере. В свою очередь, Сергей Петрович, закончив разговор, подумал: «Вот, наконец писатель, который знает себе цену и говорит прямо и ответственно».

– Что ж, надо будет повнимательней почитать этого автора. – Он попросил секретаря найти для него книги Кольцова. Настроение его улучшилось, впервые сыну юбиляра показалось, что из его замысла может получиться что-нибудь путное.

На следующий день Кольцов снова отличился. Была среда, будний день, но начальство из дирекции куда-то умотало до следующего дня. Рядом с конторой – двухэтажным домом из бревен было искусственное озерцо. Это озерцо было предметом любви и страсти директора ДТС. Нередко в конце рабочего дня, изрядно выпив, директор брал удочки и шел рыбачить. Надо заметить, что такая рыбалка всегда была обречена на успех. В свое время директором в озерцо было выпущено огромное количество мальков карася. Прошло время, и теперь в его рыбных угодьях этой породы было видимо-невидимо. В такие рыбные дни Леонид Александрович только успевал насаживать наживку и вытаскивать одного за другим «карасят», как любовно он их называл.

Чуть поодаль им была сконструирована коптильня, после которой свежий улов карася в копченом виде подавался на импровизированный стол. Таким образом, не стесняясь и не завися ни от кого, с песнями и тостами, руководство проводило свободное от работы время. Все эти директорские пиршества вызывали у отдыхающих справедливую зависть. Особенно негодовал поэт Устоев. Привыкший смолоду благодаря несомненному таланту быть на виду, получать награды и жить, ни в чем себе не отказывая, он оказался к старости в положении примака. Гордость его бушевала и была уязвлена еще и тем, что он никак не мог получить очередную дачу, где мог бы поселиться со своим сыном Тимошкой. На директорские пиршества его, правда, приглашали, но скорее потому, что он умел вовремя и как бы невзначай появиться вблизи застолья, делая выразительные круги. После чего, попав в поле зрения, он из сострадания приглашался на рюмку-другую.

В эту среду, когда стало известно, что директора не будет весь день, Устоев с сыном решили наперекор всему сами устроить себе рыбный день.