Воровская яма

Тимоха, пристроившись ловить рыбу, таскал на халяву карасей, а Устоев с приглашенным по этому случаю Зелинским устроились под березками рядом с коптильней. Старые приятели загодя начали разогреваться перед рыбным блюдом. Коптильня была стационарной, неподалеку от беседки, которая хоть и считалась директорской, но для Устоева – приверженца социалистической собственности – все эти директорские вольности были незаконными. Тимошка во время рыбной ловли обязательно делал перерыв, важно и неторопливо подходил к раскрасневшимся от спора старикам-соперникам и, приняв на грудь, возвращался снова рыбачить. Проделав такой маршрут несколько раз, Тимошка решил больше не возвращаться. Бесцеремонно стащил со стола бутылку водки, пару кусков колбасы с хлебом и устроил себе пиршество прямо на берегу. Вскоре из беседки послышалось пение, и началась новая, уже героическая фаза застолья. Тимошка стал ни в склад ни в ряд подпевать старикам, и в этот момент, словно по заказу вокалистов, начался клев. Причем пошел большой карась. После очередной насадки поплавок нырнул глубоко, Тимошка ослабил леску, чтобы рыба не сорвалась, и вдруг, потеряв равновесие, прямо с моста полетел в воду. Озерцо хоть и не было глубоким, но Тимошка, коротышка и увалень, сразу стал тонуть. Крик раздался такой, что неподалеку сидевшее воронье закаркало. Рядом играли в теннис ребятишки, спасители Умки – Василий и Гена, они первыми прибежали на крик. Как бы ни относились они к Тимошке, особенно за подлянку, учиненную собаке, однако принялись изо всех сил тянуть руки, чтобы вытащить непутевого рыболова. Но дотянуться до утопающего становилось все труднее. Озерцо было болотистым и начало затягивать на дно Тимошкины ноги. Рыбак стал захлебываться и перестал кричать. Лицо стало серым, обляпанным водорослями и все больше походило на утопленника. Прибежавшие на крик Устоев и Зелинский спьяну тоже не могли ничем помочь. Они принялись ломать ближайшие ели, пытаясь их нагнуть в сторону тонущего, но деревья не гнулись и не желали спасать утопающего. Тимоха начал глотать воду и перестал сопротивляться. Живыми оставались только глаза. Они словно пытались выскочить из орбит, умоляя кого-нибудь помочь.

В это время Кольцов находился в своей комнате и, готовясь к встрече с Сергеем Петровичем, подробно изучал книгу отца-юбиляра. Вдруг вдалеке послышались крики о помощи. Через открытое окно голоса звучали так отчетливо, что Кольцов мигом сорвался с места и побежал на помощь.

Увидев, что Тимоху уже накрыло водой, Кольцов с размаху, прямо в одежде бросился в озеро и в секунду оказался рядом.

Подняв левой рукой голову утопающего, он стал грести и подтягивать рыбака к берегу. После нескольких гребков Кольцов почувствовал под ногами твердую землю, протолкнул еле живого парня к деревянной приступке, после чего Зелинский и Устоев сумели его вытащить. Постепенно лицо, шея, ключицы Тимохи стали оживать, принялись розоветь.

Придя в себя, Тимоха и вовсе расплакался, стал что-то бормотать и извиняться. Кольцов принялся его успокаивать, но Тимоха мотал повинной головой и то и дело повторял:

– Ох, ох!.. Господи!.. Как же так? Спасибо, спасибо!.. Еще чуть-чуть и утонул бы. Повезло-то как!.. – И вдруг сквозь слезы выдавил: – Простите меня, Александр Александрович, простите и смилуйтесь. Это мне… наказание! За него, за него!

Кольцов не стал объяснять Устоеву и Зелинскому, о какой вине идет речь.

Выслушав благодарности от протрезвевшего Устоева, он попрощался и, отказавшись от предложенной в подарок рыбы, пошел восвояси.

* * *

Час спустя Кольцов уже шел в музей проведать Умку. Добрейший директор музея Василий Васильевич подселил Умку в вольер к его отцу – врагу всех местных кобелей, строгому, но терпеливому Персику. Желто-огненный, с коротким хвостом и мощным костяком Персик, считавшийся знатоками-собаководами швейцарской овчаркой, и белесый Умка с трудом походили на родственников, но быстро нашли общий язык и даже спали в обнимку. Персик оставлял своему поселенцу часть еды и всячески морально его поддерживал. Появление у новосела заботливого хозяина, да еще и писателя, превратило Умку в глазах бывалого и большую часть жизни прожившего в безотцовщине Персика в авторитетного и счастливого щенка. Персик хоть и любил Василия Васильевича, но из-за его не-писательского ранга относился к директору на равных, даже несколько снисходительно. В свою очередь, Умка сразу оценил Василия Васильевича и выказывал ему громадное почтение и благодарность.

Директор стал чаще задерживаться у вольера и нередко делился с Ум-кой своими проблемами. Странно, но рядом с этим щенком добрейший Василий Васильевич заметил, что всегда находит правильные решения.