Ворожея

— Не надобно так, Милава, — Череда уже протянул руку, чтобы дотронутся до девичьего плеча, но остановился. Она и ухом не повела. — Для приговора рано. Во всем разобраться следует. Я ведь не палач какой-нибудь, я для порядку, для справедливости приставлен. Коли выяснится, что мы ошибаемся, так сами в ноги тебе падем да прощения просить станем. Ну, а коли ты виновница… — староста прочистил горло. — Давай начистоту. Не зря ж сказывают: лучшая подмога утопающему — он сам. Я тебя спрашивать стану, а ты не юли, как на духу отвечай. Авось тогда все иначе повернется.

— Что ж, спрашивай, дядька Череда.

— Зачем ты в деревню явилась? — староста испытующе, словно не смея моргнуть, уставился на ворожею.

Та очей не отвела, но с ответом замешкалась. Не привыкла Милава что-либо кроме правды молвить. Но тут… Коли сознается, что пришла бабкин черный дар наследовать, так ее сразу вместе с Кукобой и порешат. Не готов люд к таким откровениям, не уразумеет. Но и ложь тяжким валуном навалится на сердце. Видать, придется середину-наполовину говорить.

— Об том, почтенный староста, я тебе прежде сказывала. Явилась мне во сне бабка, открылась, что помирает. Вот я и пришла с ней проститься.

На миг в очах старосты точно догадка вспыхнула, но он кивнул и задал новый вопрос:

— А к разодранному обозу какую причастность имеешь?

— Что ты, дядька Череда! — в испуге округлила темные очи девица. — О том страшном горе я только нынче поутру от селян и услыхала.

— А где ж ты была тем часом?

— В лесу была, травки целебные, что в купальскую ночь особой силой наливаются, собирала.

— А встречал ли тебя кто-либо в лесу?

Милава потупила взор. В памяти всплыли образы кузнеца-волколака, ведьмарок на метлах, молодца да девицы светловолосой. А еще Ружи, что в сердцах весь род любого-предателя прокляла. Вот только дозволено ли ей о чужих страстях кому-либо сказывать? Смутно предстала и женская фигура с зелеными глазами, что Милаву по голове ударила да папарать-цвет отобрала.

— Ну, чего смолкла?

— Дай мне слово, дядька, что не пойдут слухи по деревне после того, как я тебе кое-что открою.

Череда задумался, но после все ж сказал:

— Даю.

Ворожея рассказала о Руже и о молодце непутевом. Да о светловолосой красе, что поперек чужой любви стала. Староста прикинул, что ежели рассказ этот подтвердят Ружа да ее теперича, видать, бывший возлюбленный, то придется искать иного виновника растерзанного обоза.

— А почто кровь свою на лесном капище проливала?

Милава вздохнула:

— Просила богов деревню оградить.

— От чего?

— Худое почуяла, — произнесла ворожея.

— Эй! Череда! — слетел сверху истошный вопль. — Беда у нас! Горе!

— Что? Что еще случилось? — забеспокоился староста и поспешно поднялся.

— Ружа пропала! — заголосила какая-то баба.

— Как пропала?

— Поныне с празднества не возвратилась! — заревела баба.

— Погодь, сейчас все выясним, — староста полез по лестнице, бормоча, что еще одной беды только не хватало. Уже закрывая клеть, он крикнул Милаве, что вернется позже.

* * *

Не привык Череда пред трудностями отступать, но нынче даже он, бывалый мужик, многое на своем веку повидавший, с радостью бы поменялся местами с той же Доморадовной. «Что-то ты малодушничаешь!» — отругал сам себя староста. Но откуда было набраться храбрости, ежели столько всего худого навалилось, а смекалистых да толковых мужиков в селе, на коих можно положиться, — раз, два и обчелся? Алесь — правая рука, так тот вообще до сих пор в себя не пришел. И когда придет, одним богам ведомо. Коли так и дале пойдет, то и эта горстка из хаты носу не покажет. Вон уже с ноги на ногу переминаются, очи отводят, потому как страха, что в них поселился, покуда еще стыдятся.

— А Лютовер где? Почему не пришел? — строго спросил Череда у Вита, стараясь держаться подобно дубу несгибаемому. Пущай думают, что ему не страшно. Поди и сами смелей станут.

— Нет его в хате, — пояснил Вит. — Ну, а у Яромилы, сам ведаешь, ничего не выпытаешь.

Не выпытаешь. Это староста и правда добре ведал. Потому как Яромила нема точно рыба. И никто доподлинно не ведал: от рождения, от страха или все ж от притворства. И где только Лютовер-охотник такую красу сыскал? С ее дивным ликом разве что светила и могли посоперничать. Очи точно два сапфира. Губы — спелая рябина. Зубы белее жемчуга морского, коим торговцы, бывало, за пушнину рассчитывались. Ну, а уж длинные локоны что спелая пшеница, да гибкий стан… Да к тому ж хозяйка — всем бабам на зависть.

Как теперича памятовал Череда — ушел как-то Лютовер, по обычаю, на охоту. Да только в тот раз не день, не два пропадал, а две седмицы бродил где-то. Люд на селе поговаривать стал, что иль в болоте потоп, иль уж привезет добычи столько, что за нее добрый обоз да лошадей с десяток купить сможет. Однако вернулся охотник с единственной добычей. Девку привел, что очей не отвести. Женой назвал да и зажил с ней под одной крышей. И вот чудеса — с того часу стало у него все ладиться. Дичи из лесу столько стал приносить, что всей деревней можно было б не работать, а только с обозами да караванами торговаться.