Ворр

Он очень медленно повернул ключ и вошел в апартаменты без единого шороха. Бесшумно прокрался на свою походную постель. Ему не хотелось будить Жозефину, показываться нетрезвым после того, как она видела его поражение.

Стащив с себя пальто и расшнуровав ботинки, он услышал звук, от которого дыбом встали все волосы на теле. В комнатах что-то скреблось. Не слабосильное животное – не крыса или мышь, шуршавшие в поисках призраков пищи; поблизости царапалось что-то иное. Он хлопал по стенам, отыскав путь к полкам. Нашел простой жестяной канделябр и спички, зажег три огарка и вгляделся в комнаты. Царапание прекратилось. Он стал совершенно трезв, с ледяной проволокой в хребте. Подождал, и царапание возобновилось. Услышал, как откололась и треснула щепка, и понес прикрытый огонек туда. Все снова прекратилось, но он уже увидел на кухне какую-то массу. На фоне черного пола было темное тело Жозефины. Она лежала нагишом, совершенно неподвижно, таращилась неморгающими глазами на облезающий потолок. Он поднес свет ближе, чтобы отогнать невидимое существо, скребущееся в помещении. Присел и коснулся ее руки; такая холодная, словно поднялась из постели много часов назад. Он поднял свет высоко над головой, чтобы оглядеть комнату и не подпустить существо; горячий воск сорвался и капнул ей на лицо. Реакции не было.

– Жозефина? – прошептал он торопливо. – Жозефина!

Он коснулся ее шеи и не нашел пульса. Нагнулся и приложил волосатое беззастенчивое ухо между грудей: сердцебиения нет. Она умерла. Он осел помрачневшим сырым мешком в сокрушенную тишину комнат и мира. Тут снова зацарапало. Мейбридж дернул свечи и увидел ее левую руку, неистово прокапывавшую половицы. Ногти были переломаны, пальцы окровавлены, но старое дерево поддавалось под напором. Он снова посмотрел на ее окаменевшее мертвое лицо; она была не здесь, но все же пол проедался независимым трудом живой руки. Тут снова опустилась тишина. Он не смел вздохнуть, ожидая, когда возобновится адский ритм, со страхом гадая, что за жизненная сила поддерживает эту инерцию тела.

При наблюдении он осознал, что ее тело мало-помалу выходит из комы. Оно теплело и воссоединялось с рукой, что все еще шевелилась, с ладонью, продолжавшей дико скрести, словно вместила всю ее волю. Ее яростная работа продлилась всего несколько минут, но это были самые долгие минуты в его жизни. В памяти всплыли слова Галла о силе руки – как и безумная хрупкая женщина, которая выпотрошила сама себя, и то, что доктор назвал Жозефину своей самой успешной пациенткой. Конкретный контекст успеха пустил внезапный и необъяснимый холодок по коже.

С ними в сумрачной кухне, с двумя обмякшими фигурами, запертыми в ночи страха и вины, пребывала сомнительная этика Галла. Неужели во всем виновата машина Мейбриджа? Что он скажет сэру Уильяму о его драгоценной пациентке?

Теперь Жозефина просто спала, черные изгибы тела поблескивали под тонким слоем испарины. Он решил не двигать и не будить ее, а взамен прокрался в свою спальню на четвереньках, толкая свет перед собой и стараясь держать его подальше от бороды, подметавшей пол; он намеревался принести одеяло, чтобы позаботиться о ее чести. Мейбриджу ненадолго пришло в голову, что и ему было бы естественнее оголиться: его животная поза дополнит ее позу; на худой конец, получится превосходная серия фотографий – два зверя, ползающих по одному закутку. Так, во фрагментах движения, можно застать самых разных голых людей; зоопарк измеренной человечности.

Он хотел подняться, когда услышал позади движение. Она вмиг пересекла комнату, нависла над ним, оглушая запахом – фиолетовым мускусом течки млекопитающего. Ее глаза светились и впились в его. Внезапно она хлестнула по свечам, швырнув их через комнату. Теперь съеженное пространство освещали только ее глаза. Она прижалась к нему лицом, с огромной силой схватила за волосы и горло. Он захлебнулся, но был бессилен протестовать. Ее мощь стала сверхчеловеческой, и все инстинкты говорили, что если она захочет, то в момент переломит Мейбриджу шею. Их носы смялись друг о друга, ее светящиеся глаза уставились в упор в его. Он не видел ничего, кроме рассеянного света; чувствовал тошноту и ужас. Попытался закрыть веки, но стало только хуже; тонкая кожа съежилась под натиском, свечение проходило сквозь.

Они оставались сплетенными в этой отвратительной позе всего несколько минут, но для него они превратились в удушающие часы. Внезапно она отпала от него, провалилась в сон на холодном голом полу.