Восемь миллионов способов умереть

Я спросил, могу ли переписать это стихотворение к себе в блокнот. Она неожиданно весело и звонко рассмеялась:

— Но зачем? Разве там сказано, кто ее убил?

— Не знаю, что там сказано. Может, стоит почитать повнимательней, и тогда я пойму.

— Если вы поймете, что все это означает, — сказала она, — то расскажите мне, ладно? Ведь это сплошная метафора… Нет, я чувствую, что хотела сказать, но, кажется, не очень получилось. Не надо переписывать. Можете взять этот листок.

— А не жалко? Это же ваш единственный экземпляр.

Она покачала головой.

— Стихи не закончены. Над ними еще надо поработать. Я хочу, чтобы там были ее глаза. Вы заметили, какие у Ким глаза?

— Да.

— Так вот, сперва я хотела, чтобы цвет этих синих глаз контрастировал с зеленью стекла. Так подсказывало чутье и воображение. Но потом начала писать, и глаза куда-то исчезли. Исчезли прямо на середине строчки, — она улыбнулась. — И глазом моргнуть не успела. Нет, серебро, зелень и белое удалось сохранить, а вот глаза исчезли! — Она стояла, слегка опершись о мою руку, и смотрела на листок со стихотворением. — Сколько там строк? Двенадцать? Надо бы сделать четырнадцать. Как в классическом сонете, хотя сонет требует жесткой рифмы. И насчет схизмы я тоже не слишком уверена. Может, следовало написать что-нибудь… что-нибудь вроде…

Она продолжала говорить скорее сама с собой, чем со мной, рассуждая об изменениях, которые следовало бы внести.

— Пока берите так, как есть, — заключила она. — До совершенства еще далеко. Смешно… Я, верите, даже ни разу не взглянула на эти стихи со дня ее смерти…

— Так вы написали их до того, как ее убили?

— Конечно. И даже тогда не считала законченными, хотя и написала вот так, без исправлений, словно беловой вариант. Я с черновиками так и поступаю. И продолжила бы работу над ним, если бы ее не убили.

— Что же вас остановило? Страх, потрясение?

— Страх? Не знаю. Потрясение? Да, наверное. Мысль: «А ведь это могло случиться со мной»… Но с тем же успехом можно рассуждать о раке легких. Кто-то заболевает им, другие люди, но необязательно же я. «Смерть любого человека меня унижает…» Унизила ли меня смерть Ким? Не знаю, не думаю. Не думаю, что я так уж связана с человечеством, как был связан Джон Донн. Или как он, во всяком случае, утверждал.

— Тогда почему вы перестали работать над этим стихотворением?

— Я не перестала, просто отложила на время. Хотя это практически одно и то же, верно? — Она задумалась. — Смерть Ким заставила меня взглянуть на нее иначе. Я хотела продолжить работу и одновременно не хотела писать о смерти. В том пейзаже без того достаточно красок. И кровь мне там не нужна.

Глава 17

На Мортон-стрит, к Донне, я ехал на такси. Выйдя от нее, поймал другое и отправился на Тридцать седьмую, к дому, где жила Ким. Расплатившись с водителем, вспомнил, что забыл положить деньги в банк. Завтра суббота, значит, придется носить при себе доллары Чанса до конца недели. Если, конечно, какой-нибудь грабитель не отнимет.

Я облегчил свою ношу, сунув пять баксов привратнику в обмен на ключ от квартиры Ким. Навешал ему лапши на уши, что представляю интересы покойной. За пять долларов он мне поверил. Я прошел к лифту и поднялся наверх.

Полиция побывала здесь раньше меня. Я не знал, что они искали и что нашли. Опись в досье Деркина мало о чем говорила. Кто будет записывать и перечислять все, что попадается на глаза?..

А что могло попасться на глаза тем, кто побывал здесь задолго до полицейских, и что могло прилипнуть к их рукам, неизвестно. Есть и полицейские, которые не гнушаются грабить мертвецов, но это вовсе не означает, что они ведут себя бесчестно во всех остальных ситуациях жизни.

Полицейские видят слишком много смертей и грязи и, чтобы побороть естественное для человека чувство страха и омерзения, стараются порой унизить покойника. Я вспомнил, как впервые в жизни помогал выносить труп из номера в одной гостинице. Мужчина умер, блюя кровью, а потом тело пролежало в номере несколько дней. Ветеран-полицейский запихал с моей помощью труп в специальный пластиковый мешок, и мы потащили его вниз. И мой напарник, как мне показалось, нарочно тащил его так, чтобы тело ударялось головой о каждую ступеньку. Да с мешком картошки обращаются бережнее!..

Я навсегда запомнил этот наш путь по лестнице под взглядами других обитателей гостиницы. И еще помнил, как мой напарник, предварительно обшарив вещи умершего, нашел немного денег, тщательно их пересчитал и протянул половину мне.

Я не хотел брать.

— Да бери, прячь в карман, — сказал он. — Иначе, как думаешь, кому они достанутся? Или стырит кто-нибудь, или отойдут в казну, в собственность штата. И что прикажешь делать штату Нью-Йорк с этими сорока четырьмя долларами? Так что бери! Купишь себе хорошее, душистое мыло, смоешь вонищу от этого бедолаги.

И я спрятал деньги в карман. А позднее и сам вот так же, грубо, волок мешки с мертвецами по ступенькам, забирал и делил их деньги.

«Когда-нибудь, — подумал я, — круг замкнется, и в пластиковом мешке окажусь я».

* * *