Восемь с половиной часов

Ярослав Карлович не чувствовал боли. Он лежал погребённый под грудой битых склянок, собственными изобретениями, работе над которыми он посвятил жизнь и которые его и убили. Не было боли, но вскоре ощущение тела просто пропало. Он жадно втягивал лёгкими отравленный воздух, пока наконец втягивать стало нечем. Тело растворилось, образовав вокруг тёмно-бардовую лужу с чёрными разводами, и теперь он, вернее, его голова, как на зло уцелевшая от смертоносных ядов, вынуждена была одним глазом созерцать край кровати и такой знакомый ковёр над ней. Вадик был прав: директор уже был не человек, а живая законсервированная мумия. Его мозг, насквозь пропитанный препаратами, никак не хотел умирать, и Ярослав Карлович теперь с нетерпением ждал, когда же наконец без поступления кислорода он навсегда избавит его от способности соображать, которой он так всегда гордился перед собой же, а сейчас она стала невероятно мучительной. С нетерпением ждал он тот знаменитый свет в конце туннеля, чтобы вознестись к нему и покинуть несправедливый мир. Или наоборот, провалиться в дышащую жаром бездну… Но в любом случае увидеть, наконец, то, что находится там, за гранью, всегда его интересовавшей.

В последние минуты земного бытия страх перед смертью удивительным образом проходит, оставляя лишь покорное умиротворение. Но разве так планировал окончить жизнь великий учёный? Все его труды пошли насмарку. Всё, чем он дорожил, все несбывшиеся надежды, от которых он с завидным упорством не желал отказываться, были похоронены в этой комнате, в куче битого стекла и переломанных деревянных полок. Покорное умиротворение никак к нему не приходило, вместо него был разве что дикий внутренний вопль и горькая обида. Вспоминая свою жизнь, которая теперь всплыла перед ним в мельчайших подробностях, он видел лицо Виктора – тогда, после разговора, он вроде бы хотел ещё что-то сказать, вспомнил свои подозрения насчёт него, и вспомнил, как тот ворвался в кабинет за день до ареста и предупреждал его. В его интонациях тогда звучала неподдельное сожаление человека, поставленного перед жёстким выбором. Нет, Виктор его не предавал, иначе бы и не стал предупреждать, с властью он сотрудничал вынужденно, и, как теперь оказалось, не зря. Всё, что ни делается, всё к лучшему, и только сейчас директор это понял: та статья оставила хоть какой-то след о нём, ведь больше-то ничего нет. Эти мысли немного его успокоили, но минуты тянулись невыносимо мучительно. Сколько вот так ему придётся пролежать? И будет ли когда-нибудь покой? Каждому воздаётся по заслугам, а уж его заслуги явно не предполагают лёгкой смерти. Он избавил себя от физической боли, но душевная стала в несколько раз сильнее.

Директор видел, что Тёма, вопреки его ожиданиям, поднялся на четвереньки и выполз за дверь. Старик более не злился ни на него, ни на его друзей, а скорее, был им благодарен: они принесли ему избавление, на которое сам бы он никогда не решился. Вот, наконец, сознание стало успокаиваться, зрение застлала пелена… и в ней мелькнула тень… невысокая и полупрозрачная, она скоро приобрела очертания силуэта, который приблизился к нему и наклонился… В белой пелене Ярослав Карлович ещё успел различить черты лица мальчика Феди, возможно, до сих пор обитавшего где-то там, на восемь с половиной часов вперёд. Вспомнив о машине времени, директор мысленно усмехнулся и порадовался, что ему более не надо с ней возиться… пелена медленно сгущалась, пока не превратилась в кромешную тьму.

– Вадик, почему ты мне всё не рассказал? Что ты хотел этим доказать? – Заговорила Таня, немного успокоившись. Машина миновала деревню и спускалась по окружённой кустами дороге к ручью.

Вадик молчал, внимательно глядя на дорогу.

– Неужели ты думаешь, что я поверю, будто бы ты поехал сюда лишь из-за этой чёртовой курсовой? Знаешь, хочу тебе сказать: когда следующий раз задумаешь очередную глупость, в чём я не сомневаюсь, выполняй её один и не втягивай посторонних!

– Значит, я для тебя посторонний?

– Нет, но мне теперь очень бы хотелось этого.

– Да, я идиот! Я это уже понял и всё осознал! Что тебе ещё надо от меня?

– Услышать более-менее разумные обоснования. Когда тебе надо, ты сама сообразительность и логичность, а чуть только что не по-твоему, так всё, идите все на фиг, ничего объяснять я не намерен. Удобная позиция! Но должна тебя разочаровать: в жизни часто приходится оправдываться.

– Ты так говоришь, как будто я знал наперёд, что случиться! Как будто я знал, что встречу здесь обезумевшего столетнего старика! А впрочем, конечно! Мне очень хотелось с ним побеседовать!! – Вадик повернулся к ней.

– Но можно же было хотя бы предупредить! – Не отступала Таня, считая свою точку зрения единственно верной, – и смотри на дорогу.

Вадик снова собрался было утверждать, что ничего сам толком не знал, но вспомнив объём утаённой им информации, а так же разговор в спальне, который, по-видимому, теперь продолжился и учитывая Танину дотошность, мог бы продолжаться бесконечно, он всё-таки решил как-то оправдаться: