Восемь с половиной часов

Вадик и Таня почувствовали, как «оковы» на их руках снова сжались, и страж повёл их за директором. Десятиметровый путь в комнату темпами старика занял несколько минут. Вадик желал лишь одного: как-либо дотянуться до директора, хотя бы ногой; самого легкого толчка было бы достаточно, чтобы тот завалился на пол. Но не имея возможности причинить ему физический вред, оставалось уповать только на свои речевые таланты. Как-никак, он всё-таки будущий журналист, главное оружие которого – слово. Мысленно перебирая всё то, что наговорил ему старик, он выбрал одну наиболее болезненную тему:

– А что же твоя машина времени, неужели не пригодилась? Стал бы ты тут гнить, имея возможность всё изменить к лучшему!

– Всё не так просто… должен тебя разочаровать, но путешествия во времени с целью изменения хода событий оказались весьма бесполезными. Ничего изменить нельзя…

– Или просто ты не очень усердствовал!

– Я потратил на это более пятидесяти лет, так что не стоит упрекать меня в безделье! И не смей меня перебивать! Всё дело в том, что будущее представляет собой миллионы вариантов и не является прямым следствием настоящего! В то время как прошлое четко установлено нашими действиями в настоящем и является, пожалуй, самой монументальной вещью из всех. Впрочем, я не намерен тебе всё это объяснять, нет смысла. Тебе это не пригодится.

Они уже были в залитой солнечным светом комнате, где не было и намёка на ночную прохладу, и директор распахнул створки шкафа. Его многочисленные полки, расположенные в том числе и на дверцах, были заполнены всевозможными стеклянными ёмкостями с разноцветным содержимым, а на верхней, вместо больших и тяжёлых механических часов, стояло маленькое электронное устройство, напоминающее осциллограф, всего с несколькими кнопками и тумблером на передней панели. Директор переключил тумблер, и на экранчике загорелись разные цифры.

– Непросто было достать эту вещь, – пояснил он, – но в современном мире всё же есть преимущества: я, как видишь, смог заменить механические часы электронными, они намного проще в управлении, не так ли? После расформирования школы я стал хранить все свои препараты прямо здесь, в шкафу, чтобы не таскать; это очень удобно.

Тёма держал ребят на некотором удалении, у кровати. Директор стал доставать какие-то бутылочки.

– В моём положении теперь тяжело с вами возиться, так что отправлю-ка я вас на опыт сразу двоих. Хоть и разные у вас характеры, но потом подправим.

Вадик решил, что пора доставать свой последний козырь, и решил это сделать позаковырестей:

– А ведь я не всё сказал по ту статью. В частности, про автора. Да, им был Панин, но, я думаю, вам интересно было бы узнать, с чьих слов он её написал?

Директор медленно повернул к нему голову, и после короткого молчания прохрипел:

– И с чьих же?

– С дневника Афанасия Михайловича, который любезно предоставил ему Виктор после смерти отца. А потом и сам добавлял информацию по ходу дела.

Вадику показалось, что единственный глаз старика готов был вылезти наружу. На его лице теперь едва ли можно было различить какие-то эмоции, но по тяжёлому хриплому дыханию и по тому, как он опёрся на костыль, поворачиваясь к ним, становилось понятно, что он находится в крайней стадии гнева.

– ТЫ ЛЖЁШЬ!!

– Нет, поскольку я разговаривал с внуком Михаила Панина, он и дал мне статью.

Старик ещё больше навалился на костыли, пытаясь справиться с эмоциями. Он бы непременно ударил им Вадика, если не был бы уверен, что тогда упадёт на пол.

Таня почувствовала, что Тёмина рука слегка дрогнула. Она повернулась к нему и снова предприняла попытку поговорить с ним:

– Тёма, ну очнись же! Это твои друзья! Приди в себя… ты же меня помнишь, ну…

Вадик же, глядя на растерявшегося старика, решил беспощадно озвучить мысль, так шокирующую Ярослава Карловича:

– Ваши так называемые друзья предали вас, и правильно сделали. Тем самым шпионом как раз Виктор и был, и работал он на КГБ.

Его единственный разговор с Виктором на тему появившейся в школе «крысы» всплыл перед мысленным взором Ярослава Карловича, будто он произошёл вчера. И лицо Виктора, такое спокойное и уверенное, даже где-то с состраданием… Человек, которого он всё-таки любил, пусть и столь изощрённой и деформированной любовью, всё-таки он был к нему привязан, и этот человек осмелился его предать! В такие моменты здравый смысл полностью покидает нас, оставляя разбушевавшимся чувствам свободной арену нашего мышления. Ярослав Карлович не мог и не хотел в это верить, так же как и в свою слепоту по отношению к наиболее близкому человеку. И что сейчас было в нём сильнее – разочарование в Викторе или досада за собственную невнимательность – я не рискну определить.