Вся их жизнь была расписана по часам день за днем, год за годом менялись вратари, защитники, нападающие, но распорядок не менялся.
В редкие свободные минуты семейные торопились домой, а холостые находили занятие по душе, чаще бросались развлекаться, ныряя в городскую толчею. Еще недавно и Рогов пускался во все тяжкие, но со временем интерес пропал – стареем, что ли? – веселье шло стороной.
Все тебя знают, все мечтают с тобой свести знакомство, девушки сохнут, мальчишки подражают, но вот выдалось свободное время – куда податься?
Можно, конечно, пойти в разные места, в разные дома, где тебе всегда рады, приласкают, обогреют, но все не то, все не то, а где то – кто знает?
Город жил дневной суетной жизнью, улицы были полны людей и машин. Рогов притормозил у тротуара, они вышли втроем, мальчишки остались в машине, во все глаза они смотрели на игроков.
– А ты куда? – спросил Наедин.
– Позвонить надо, – сказал Рогов.
– Все звонишь, – засмеялся Грунин. – Леша, пошли со мной, найдем тебе подружку.
Рогов покачал головой, отказываясь. Грунин заглянул ему в лицо и воскликнул:
– Леша, не грусти, жизнь прекрасна! – Он погрозил через стекло юнцам. – Детки, не шалите, – и, уходя, сделал "козу" Рогову. – Папаша… пропищал он детским голосом.
Они пошли по тротуару элегантно-спортивные, броские, мужчины-загляденье, широкоплечие, веселые лица, ясно – удачливые ребята. Отхватили в жизни счастья, пробились… Надолго? Не стоит об этом думать… Пока все чисто, на горизонте ни тучки. Ну, а потом, когда-нибудь? О, до этого – целая жизнь!
Рогов вошел в будку, набрал номер, но никто не ответил. Они снова ехали по улицам, полным дневной сутолоки.
– А вы раньше где играли? – спросил маленький.
Ему казалось, он в команде всю жизнь. Вроде бы в ней родился, рос и живет. Все у него в команде, и потеряй он ее сейчас, он не знал бы, как жить. Но ведь придется… Да, когда-нибудь. Но это потом, позже, еще долго… Постепенно отмирает в тебе что-то, отсыхает, и отпадаешь сам, как… как осенью лист с дерева. Дерево стоит, а листья появляются, распускаются, вянут и облетают один за другим.
– Я на шахте начинал. Работал, ну и… шайбу гонял… в свободное время. На Дальнем Востоке было.
– В городе?
– Вроде… Поселок.
Город, городок – какой это город, избы среди гор. Правда, почти пять лет прошло, может, уже и город. Узкая долина, быстрая речка петляет среди хребтов, тайга начинается у дома.
Стоит зайти в кассу Аэрофлота, день в кресле, потом пересаживаешься на местный рейс, еще три часа в воздухе – сопки становятся все выше, приходится набирать высоту. Ах, как хрупок самолетик в небе, болтается среди гор вверх-вниз, как детская игрушка на резинке, а ты – внутри. Но ничего, обходится…
По утрам люди идут горбатыми улочками к сопкам, переодеваются в брезентовые робы, натягивают сапоги и каски с лампочками, расходятся по штрекам и забоям. И пошла работа, что твой хоккей: стране нужна руда.
– А играть страшно? – спросил высокий.
Маленький повернул к нему голову и сказал:
– Трус не играет в хоккей.
– А если бы наши и канадцы в открытую дрались, кто б кого? – спросил высокий.
– Не знаю, надо попробовать.
Он действительно не знал и не лукавил, но он всегда был готов идти до конца, противники это чувствовали и потому остерегались.
– А вы чем занимаетесь? – спросил Рогов. – В школе учитесь?
– Работаем, – ответил маленький.
– Где?
– А, железо всякое…
– Мы монтажники, – добавил высокий.
– Нравится?
– Ничего, – вяло сказал маленький. – Только скучно.
– Почему?
– Каждый день одно и то же. На работу, с работы…
– Вот у вас жизнь! – сказал высокий. – Ездите всюду, играете… Все вас знают, по телевизору показывают… Слава и вообще… А вас на улице узнают?
– Иногда узнают.
– А мы бы сразу узнали. Только не поверили бы. Нам и так никто не поверит, что мы с вами… ездили, говорили, – заметил высокий.
– Я и сам не верю, – вставил маленький, и все засмеялись.
– А что ж вы о себе не рассказываете? – спросил Рогов.
– Да это неинтересно, – ответил маленький. – Что мы, так… – Он махнул рукой.
Ему тоже нечего было рассказывать, когда он работал на шахте. Руда, она руда и есть, какой в ней интерес. Долбишь ее изо дня в день, пляшет свет лампы на влажной черной стене, а ты забираешься все дальше вглубь земли, будто ты корень дерева и в тебе его жизнь.
– А хоккей вы любите? – спросил он у них.
– Любим! – ответили они вместе.
– Еще как! – добавил высокий. – Больше всего. Мы и сами дома играем. Скажите, а под шайбу страшно ложиться?
– Об этом не думаешь.
Они торопливо засыпали его вопросами, как будто опасались, что он вдруг исчезнет и они не успеют всего узнать. Глаза их горели, щеки пылали. Они ерзали на сиденье, а высокий то и дело возбужденно вскакивал и ударял головой в крышу.
– Слушай, – сказал ему Рогов, – так ты мне крышу пробьешь. Представляешь, идет машина, а из крыши голова торчит.
Они представили и рассмеялись.
– А скажите… – начал высокий.