Восемь жизней

Дверь за хозяином захлопнулась, пленники остались вдвоем. Вдвоем, но не вместе: она сомнамбулой распласталась на кружевных простынях, он сторожевым псом замер на будуарном диванчике, положив под круглый пуфик тяжелый опасный предмет. Алена не шевелилась, дышала поверхностно. Доктор запоздало сообразил, что пистолет, очевидно, испачкал шелк дорогой обивки. Виталию Юрьевичу в силу его профессиональных умений табельного оружия не полагалось. Однако во время трудных переговоров, если приходилось приближаться к преступнику, боевые командиры, ожидающие с ребятами на изготовке, всегда клали ему в карман эту жестокую игрушку. Но бог миловал, воспользоваться ею ни разу не пришлось…

* * *

Марина уже несколько дней не спускалась в город. Еды, привезенной Кириллом в прошлый раз, могло хватить в лучшем случае еще на два дня. Это — если думать о фигуре и не думать о Петьке, который сам есть не просил. Если же предположить, что питаться все-таки придется, то попасть в магазин было просто необходимо.

— Зернов, ты собачатину пробовал? — невесело интересовалась Марина.

— Типун тебе на язык, прогнозерша хренова! Неделя прошла, от Надюшиного тела ничего не осталось — свора сожрала. Мясорубка протерта всеми моющими растворами и спиртами, которые есть в наличии, пепел разбросан по участку, несгоревшие фрагменты костей — в ямах. Голова — в банке с формальдегидом. Вполне сойдет за купленный образец. Зря тревожишься, ассистентка. К тому же Света звонила, будет у нас завтра. Под ее приезд и в городе побываем, и провизии закупим.

— Визит хозяйки проекта — это обнадеживает… — Мариша забарабанила длинными пальчиками по садовому столику.

— Значит, так. Первое наше требование к госпоже Волошко — подменные люди в наше тайное бунгало. Как хочет, так пусть и решает, пусть ищет по всему побережью — в Лазоревское обратится, в Дагомыс… Если мы не сможем уезжать отсюда на три — пять дней каждый месяц, то сойдем с ума. Это ясно как божий день. И зарплату пусть добавляет. План операции на своем пасынке подготовь с иллюстрациями. А Енота я тебе сегодня же словлю, вечерком поработаешь…

— Да ты умом уже тронулась — откуда здесь еноты? Зачем мне енот — тут и трикотажной шапки много, бейсболки на все сезоны достаточно! Иди поспи, Мариша, что-то ты мне последнее время не нравишься, и впрямь переработалась.

— Хоть ты и Пигмалион, Зернов, а мозги у тебя, как у Незнайки! — прошипела в ответ девушка. — «Великий лекарь органично сочетал в себе черты героев древнегреческого эпоса и коротышек из Солнечного города, придуманного советским писателем Николаем Носовым» — вот уж точно о тебе. Хотя и здесь оговорочку сделаем: хирург, ты конечно, крутой, только не лекарь, а калекарь… Не морщись, не воняет! Лечением страждущих ни ты, ни я давненько не занимались. Надька не в счет, ей просто не повезло. Да и вылечить ее ты не смог, скоро и меня до безумия доведешь, — пафосную речь девушка сопровождала резкими взмахами рук. — Енот — собачка, твой сынок Петя ее каждый день за ушами треплет. Песик-аутсайдер, которому собачья стая фарша из Наденьки даже попробовать не дала. Он уязвимый и доверчивый, беспородный, но с кровью чау-чау — лохматенький. Ты, доктор Зернов, после смерти Нади ни разу не взял в руки скальпель. Теряешь квалификацию… Итак, составляем план на вечер. Ужинаем, потом я, как всегда, кормлю Петю и пробую разговорить его, ты моешься к операции. Собачку сама в тихий час и поймаю, и почищу, и побрею. С восьми до одиннадцати операция, потом ночь, любовь, а утром обход и деловые переговоры… От нашей коалиции говорить буду я. И требования твоей бывшей выдвигать — тоже я.

— А не круто ли виражи заворачиваешь, Мариша? Хоть Светлана и бывшая, но все же моя, — Кирилл возражал скорее из чувства противоречия, чем из желания действовать самому.

— Ночью обсудим, когда Енота перекроим. Давай, дружище, настраивайся на работу. Завтра решающий день. Если твое мастерство не подвигнет Светлану на солидную прибавку к жалованью и приглашению помощников, я увольняюсь по собственному желанию. И уезжаю… В Сибирь на золотые прииски…

Кирилл понимал, что средств и у Марины и у него достаточно, чтобы запросто устроиться в любой стране. Но очень грела мысль о том, что если потерпеть еще года два, то можно жить богато и нетрудно. И еще — в этом доктор уже не раз признавался самому себе — ему нравилось экспериментировать на живых существах, не согласовывая своих действий ни с кем. Нравились уроды: они появлялись из-под его скальпеля и могли оставаться дееспособными годами благодаря умелому уходу и правильному выхаживанию. Нравилось работать с Мариной Левко, которая набиралась опыта и ассистировала за операционным столом, словно его вторая пара рук. Важным было и то, что не существовало этических норм, материальных проблем, ненавистных руководителей и бездарных подчиненных. Зато имелась отличная аппаратура и эксклюзивные медикаменты.